Пока мы поднимались, мы поспорили с Димой: кто быстрее добежит до третьего этажа и первым ударит в дверь наших друзей, тот настоящий мужик. Мы бежали по этой лестнице, пьяные и несчастные. Но мы бежали, спотыкались, падали, смеялись. Но оказалось, что к заветной двери пришли мы вместе. Ничья. Мы оба мужики. Круто.
Я начал тарабанить дверь двумя руками: «Гектор, открывай, я Ахиллес, я сын Пелея!». Дима оценил мою шутку, даже чересчур оценил, начал бить ногой в эту же дверь: «За Спарту! Выходите».
Дверь открылась, Николай в белой майке и черных трусах выглядел еще более сонным, чем обычно. Сказал: «Вы чего? Совсем уже, у меня соседи есть! Заходите!»
И мы зашли. Пьяные и несчастные. Мы кое-как сняли верхнюю одежду и разулись. Я подбежал к кровати Аслана, начал орать ему под ухо: «Рота подъем, боевая тревога! Вторжение инопланетян!». Аслан вскочил: «Ты идиот! Полнейший. Ты что пьяный? Ты вообще, откуда взялся ночью?». Он тоже был в белой майке, остальное тело было прикрыто одеялом. Я сказал ему: «Аслан, я пьяный, приехал с Димой в гости к вам, налей мне чаю! Помнишь, Выпьем добрая подружка, Бедной юности моей, Выпьем с горя, где же кружка, Сердцу будет веселей!». Аслан зевнул, почесал за спиной, оделся кое-как, сказав: «Да, Роберт, конечно, выпьем чаю».
Мы сели в маленькой кухне, но вчетвером мы прекрасно помещались. Мы пили чай, мы говорили. Точнее Аслан и Николай молчали, а я и Дима говорили. Несли чушь, смеялись, орали во все горло, кидались сахаром, мечтали, бегали в туалет, нам было жутко плохо, мы перебрали в этот вечер. Мы были так несчастны. Но почему? Да все просто, когда мы были трезвые, наше несчастье сидело внутри нас и не показывалось никому, даже нам самим, а теперь наше несчастье свободно, оно так и льется из нас, но нет тех слёз, переживаний, присущих несчастным людям. Но мы все равно несчастны. И пьяны.
Искра жизни XI /2011/
Я ведь уже рассказывал о том, как подарил открытку А. в тот февральский день. Мне казалось – вот оно, счастье, счастье любить другого человека, счастье делать ему приятное. Это чувство очень влияло на меня, на мою жизнь, на мои поступки. Мне даже порой хотелось верить в судьбу и в Бога, хотелось верить, что есть некое предназначение, есть какой-то великий замысел в бытие. Но все же любовь не способна изменить мировоззрение, она способна его затуманить. И то, лишь на время. На время, пока эта любовь трепещет в наших сердцах. А потом любовь проходит, и наступает холод, разум и логика полностью одолевают тебя, ты больше не такой мягкий, ты меньше слушаешь любовные песни, меньше смотришь мелодрамы. Ты просто живешь, живешь в рациональном царстве, в царстве, где нет места всяческим «нежностям» и всякой мягкотелости. Ты возвращаешься в систему. В огромную систему, в которой выполняешь определенную роль, и любовь больше не мешает выполнять эту роль. Ты снова в биомассе. Хотя, когда ты любил ты тоже был в биомассе, в биомассе влюбленных. Разница в том, что во второй биомассе мир казался более красочным, и ты был настолько глуп, что не понимал, что ты в этой биомассе. Нет! Все это глупости! Неужели вся наша жизнь состоит из бесконечных переходов из одной биомассы в другую?! Не верю!
После 14 февраля я решил действовать более активно. Ведь я уже намекнул А. о своих намерениях, о моём отношении к ней. Я решил ей позвонить. Был четверг. Вечер.
– Алло, добрый вечер, как дела?
– Привет, не жалуюсь, твои как? – мне ответил приветливый и нежный голос.
– Все отлично, я тебя не отвлекаю от каких-либо важных дел?
– Нуу, нет, а что?
– Да так, хотел отдать тебе твою книгу по фармакологии, ты дома сейчас?
– Да, занималась уборкой, а может, завтра отдашь в универе?
– Ну, А., давай сегодня, я не хочу завтра ее тащить, она огромная, эта книга! Давай я сейчас приду к тебе, ты выйдешь к подъезду…тебе же не сложно?
– Ну хорошо, позвонишь, как придешь.
– ОК, до встречи.
Я начал спешных ходом собираться. Из всех рубашек только одна была глаженная. Эта фиолетовая рубашка, я до сих пор ее помню! Я одел ее, натянул штаны, накинул куртку. На улице было темно, шел снег, в общем, обычная февральская погода, но я не стал надевать шапку. Потому что в шапке я всегда похож на клоуна. А еще, после шапок у меня всегда торчат волосы в разные стороны. Ненавижу это состояние. Я вышел из дома, взяв с собой эту большую серую книгу по фармакологии, снег, кружась, падал мне на голову, попадая за шиворот, но меня это ничуть не останавливало! Я просто шел быстрым шагом, стремясь поскорее увидеть А. Дойдя до ее дома, я спешно достал телефон из кармана, пальцы от мороза плохо попадали на сенсорный экран моей Nokia, порой приходилось тыкать в него по нескольку раз. Я набрал ее номер, сказав, что я уже здесь. Через три минуты я услышал, как кто-то спускается по лестнице. Мое сердце застучало, мне даже показалось, что мне тяжело дышать! Я делал глубокие вдохи и медленные выдохи. Как подросток на первом свидании! Открылась дверь подъезда, и А. вышла. На ней был домашний «прикид». Спортивные штаны, с такой блестящей полоской сверху до низу, какая-то прикольная шапка, наподобие берета, и такие интересные сапожки. У этих сапожек даже есть какое-то название, но хоть убей, сейчас не вспомню. А. была очаровательна, прекрасна, и в ней я чувствовал такой приятный аромат, что тянет и не дает покоя, и даже чертов зимний холод не мог сломить то притяжение!