- Господи, что же надо ещё от меня? - я обхватила голову руками, запустив пальцы в волосы, отказываясь признаваться себе в том, что я боюсь. Я боюсь сойти с ума, что в моём положении немудрено. «Ты знаешь, за что тебе всё это! - напала на меня совесть. - Негодница, распутница и лгунья, убийца!» - У меня не было выхода, Боже... - простонала я. - Я защищалась... Пьетро хотел убить меня! Что мне оставалось? «Ничего, Фьора, - вновь привиделось мне лицо Пьетро, - сможешь принести свои, впрочем ненужные, извинения, когда мы встретимся в Аду. Сама до девятого круга найдёшь дорогу?» - Нет, это невыносимо! - прикусив свою ладонь, я заскулила, как раненая и загнанная волчица. - Невыносимо!
«О! Надо же, - принялась совесть снова за меня, - тебе невыносимо! Гадюка ты подколодная, предательница, лицемерка с личиком куклы! Ты даже не женщина - в тебе нет ничего женственного! Ты притворщица, лгунья и дрянь! Твои сердце и душа настолько же чёрные, как и твои волосы! Ты насквозь прогнила, в тебе нет ничего светлого и чистого, искреннего и доброго. Ты уже так увязла в своём же собственном болоте лжи, что едва макушку видно. И не отрицай, ты сама прекрасно знаешь, что это правда. Я твоя совесть, зачем мне врать тебе? Я твоё истинное зеркало. Совершенно не то, в которое ты смотришься по утрам. Если бы в зеркале отражалось не твоё лицо, а твоя душа, поверь мне, милая, ты бы разбила своё зеркало и в ужасе убежала прочь!»
- Нет, я так больше не могу! С ума сойти можно! - я сердито смахнула набежавшую слезу. - Господи, прости меня... Я истово перекрестилась, глядя пристально в небо, которое затягивали серые свинцовые тучи, закрывая солнце. - Domine Iesu (О, милосердный Иисус), - начала я срывающимся голосом, - dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perduc in caelum (Прости нам наши прегрешения, избавь нас от огня адского), - я прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать рыдания, - omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent. Amen (и приведи на небо все души, особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоём милосердии. Аминь). - последние строки молитвы об отпущении грехов я произносила, то и дело утирая слёзы с лица, а голос мой дрожал и прерывался от подступивших к горлу рыданий. Закончив молиться, я поднялась с колен на подкашивающихся ногах, но, не переставая креститься. - Прими и помилуй, Господь, мою душу грешную, прости мне грехи мои, - говорила я, как будто во сне, - в коих я раскаиваюсь... - с безысходным ужасом я посмотрела на холодную и манящую гладь небольшого водоёма, в котором отражалось небо, затянутое свинцово-серыми тучами.
«Фьора, что ж ты делаешь? - услышала я в своей голове голос своего отца, Франческо Бельтрами. - Не вздумай!» - Папа... - прошептала я сдавленно.
Глава 19.
«Фьора, не смей, не лишай себя жизни!» - слышался мне голос отца. - Прости меня, отец, но я больше не могу, мне омерзительно так жить... Я вошла в воду сперва по колено, потом по пояс и плечи. Даже не потрудившись набрать воздуха в лёгкие, я нырнула ко дну, хватаясь за сокрытые водяной толщей булыжники, чтобы моё предательски лёгкое тело не всплывало на поверхность. Холодная вода заполняла мои лёгкие, попадая через нос, и уши. Перед глазами темнело, изредка плыли цветные круги, а тело сжималось от пробравшего насквозь холода. Всё сильнее сгущался блаженный туман в моей голове, перед мысленным взором проносилась вся моя прежняя счастливая и беззаботная жизнь, красочная и прекрасная, как привезённые как-то отцом разноцветные шелка из Китая. Вспомнилось, как еще, будучи несносной и непослушной девчонкой с вечно растрёпанными волосами и побитыми локтями с коленками, убегала из студиолы через окно и бродила по крышам... Высмеивала Иерониму, - мстя ей за эпитет «цыганское отродье», - и потом убегала от неё, находя убежище в церквях или у Кьяры Альбицци, и как хваталась за голову верная Хатун, ужасаясь моим проделкам. Ох, и ворчала же на меня за это Леонарда! И ты прости меня, моя любимая наставница, прости за доставленные тебе огорчения и седые волосы на голове. Надеюсь, ты не будешь держать на меня зло, как и убиваться по мне... Там, куда я стремлюсь попасть, мне больше не будет дела до чьей-то любви или ненависти. Мертвецы не просят их боготворить, возводить на пьедестал и почитать после смерти. Они лишь хотят обрести вечный покой. Свободу от сжимающих сердце боли и страданий. Смысл жить и бояться смерти, когда твоя жизнь - сплошная ложь? Смысл беспокоиться о том, куда попаду? Всё равно умру когда-нибудь. Закрыв глаза, я вновь мысленно ушла в воспоминания о своём счастливом и безоблачном детстве, когда впереди передо мной была вся жизнь, о скоротечности которой я тогда не задумывалась. А в голове мелькают обрывки счастливых воспоминаний до той поры, когда Иеронима, узнав тайну моего рождения, разрушила в прах мою прежнюю жизнь. Вот я в возрасте восьми лет, - добрая и милая девочка, полная противоположность нынешней мне - пропитанной насквозь ядом пожирающей душу ненависти, - прогуливаюсь по саду Лоренцо Медичи с Кьярой Альбицци, Хатун и Лукой Торнабуони... Да, этот пустой сейчас молодой человек тоже был в детстве милым и дружелюбным мальчиком. В ходе разговоров мы даже не заметили, как я поспорила на книгу «О граде женском» авторства Кристины Пизанской с Лукой Торнабуони, что смогу залезть на растущее в саду высокое персиковое дерево. Лука бросил мне вызов, сказав, что мне это не под силу, и я его приняла. Пари было честным. Правда, Кьяра и Хатун в два голоса уговаривали меня не делать этого, боясь, как бы я не упала с большой высоты и не сломала себе шею. Но если речь идёт о моём самолюбии, я не отступаюсь. Ну и понервничал же Лука, когда понял, что я не струсила и всерьёз решила осуществить своё намерение, как он меня уговаривал не лезть на это дерево и обещал подарить интересующую меня книгу просто так! Пари-то я выиграла, только потом сеньору Лоренцо было невероятно весело вместе с солдатами его гвардии снимать меня с этого дерева, откуда я никак не хотела слазить, но того требовала перепуганная донна Леонарда! Правда, я и выговор от воспитательницы получила строгий... Но в сравнении с радостью от выигранного спора это меркло и бледнело. Наполовину провалившись в забытье, я больше не чувствовала ничего и ни о чём не думала, целиком отдаваясь во власть водной стихии. *** Когда я слегка приоткрыла глаза, что меня поразило, то увидела светлые стены и закрытое окно, занавешенное шторами. То место, где я оказалась, уж точно не потусторонний мир - звуки и запахи вполне земные. Под собой я ощущала нечто тёплое и мягкое, уж точно не дно пруда, которое я хотела избрать своим последним пристанищем. Оказывается, это перина. Голова же моя съехала с подушки, и волосы разметались в беспорядке, а из-за двух одеял мне было ужасно жарко и трудно пошевелить хотя бы рукой. Во рту неприятный горький привкус каких-то травяных настоек, всё тело словно отяжелело и налилось свинцом, окутано слабостью и ломит, а в довершение этого - сменяющие друг друга озноб и жар, словно меня сначала держали в ледяном погребе и только потом столкнули в огненную яму. Сделав над собой усилие и открыв глаза, я увидела сидящих на краю моей постели пожилую женщину и юную девушку моего возраста. Дама постарше, с покрытой головой и одетая в наглухо закрытое бордовое платье. Красоту девушки-азиатки, уткнувшейся в плечо старшей дамы, подчёркивает перламутровая туника. «Господи, ты всё-таки есть, раз возвратил мне моих дорогих Хатун и Леонарду...» - думала я, улыбаясь, с огромным трудом возобладая над желанием плакать, потому что это были именно они! - Хатун, Леонарда, - с трудом высвободив руку из-под двух одеял, я принялась ощупывать пространство вокруг себя, но Леонарда взяла меня за руку и несильно сжала её. - Господи, я так тосковала по вам! - ну и голос у меня, конечно: рвущийся, хриплый и глухой, точно воронье кар