Глава 20. POV. Фьора.
Два дня, произошедшие с момента моего выздоровления, казались мне наполненными смертельной скукой. Хотя, почему казались? Последние два дня меня одолевала смертельная скука. Виллу Деметриоса во Фьезоле - где по-прежнему жили я и Хатун с Леонардой и монахом Ортегой у Деметриоса, - мне по-прежнему было нельзя покидать из-за ажиотажа вокруг исчезновения Иеронимы и Марино, пожара в их домике возле Фонтелюченте, смерти Пьетро Пацци от руки неизвестного убийцы. Ну да, конечно, неизвестного...
Хорошо, что не подумали на меня, наивно полагая, будто я укрылась где-то в городке Винчи. Только обвинения в убийстве кузена, помимо ведовства и прочих высосанных из пальца пунктов, мне не хватало для полного счастья, которое бы не замедлило привалить в виде решётчатого окна и холодных камней стен темницы, ну и Витторио... которого задолго до побега мне почти удалось обольстить, но он вовремя опомнился. В свете всего этого мне только и оставалось, что сидеть на пятой точке ровно и не суетиться, не искать неприятностей на свою голову и вести себя осмотрительно, слушаться желающих мне только добра старших. Мне позволялось заимствовать книги из библиотеки Деметриоса, который опекал меня не менее ревностно, чем Леонарда и Эстебан с монахом и Хатун; гулять в саду и бродить по всему дому там, где заблагорассудится. Но выходить за скрытую буйной растительностью калитку запрещалось категорически. Иногда я развлекала себя пением под аккомпонемент лютни, в студиоле Деметриоса был орган - в точности, как у отца. Пожилой учёный не возражал, не имел ничего против сеансов музицирования, если это помогало хоть как-то развеять мою тоскующую лень.
Стоило только намекнуть о своём желании порисовать, как у Деметриоса находились для меня палитра, кисти и краски с холстом и мольбертом. Рисование помогало отвлечься не хуже чтения, прогулок, фехтования, изучения испанского языка, музыки и общения. Самой большой отрадой для меня было запереться в моей комнате с Хатун - чтобы никто не потревожил, усадить её на край своей кровати и положить голову к ней на колени. Татарка мягко проводила щёткой по моим волосам и тихонько напевала баллады, а я дремала, убаюканная её голосом - таким красивым, переливистым и мягким, успокаивающим, нежным.
От Хатун и узнала о том, что творилось во Флоренции, пока я болела. Не изменилось практически ничего. Джакопо Пацци не уставал продолжать незавершённое дело Иеронимы - поносить меня и моего покойного отца на все лады, обвинять в исчезновении Иеронимы с любовником и гибели Пьетро. Лоренцо наложил арест на дворец Бельтрами и всё имущество, какое только уцелело. Управление банком Великолепный тоже взял под свой строгий контроль, чтобы всё это не прибрали к рукам известные своей жадностью Пацци. Розыски мои не прекращались, только тщательно прочёсывались пригороды Флоренции. Кьяра Альбицци со всем жаром своей преданной души и горячего сердца всячески отстаивала доброе моё и отца. Как Хатун сама узнала от Леонарды, Кьяра из милой и кроткой девушки могла превратиться в настоящую разъярённую фурию, стоило кому-то сказать обо мне и моём почившем отце какую-нибудь мерзость. Кьяра жаждала восстановить попранную в отношении меня справедливость и не боялась пускать в ход свой острый и богатый на колкости язык, а она никогда за словом в карман не лезла. Да, против меня ополчилась добрая половина города, но меня защищает монсеньор Лоренцо, рядом со мной остались и поддерживают меня Хатун с Леонардой, мне удалось перетянуть на свою сторону и обольстить Игнасио Ортегу, Деметриос и Эстебан дали мне приют, от меня не отвернулась Кьяра... Пусть сейчас непросто, но не всё так плохо. По крайней мере, я не одна.