Последние слова Леонарды я расслышала плохо, убежав в свою комнату и спешно переодеваясь в мужской костюм для верховой езды, обувая сапоги, накидывая плащ, и надев на голову парик - ни одна чёрная прядь не выбивается, светло-каштановый мне очень к лицу. Кстати, лицо... Не долго думая над маскировкой, я подрисовала сажей себе тонкие усы и накинула на голову капюшон плаща. Мой муж, Филипп де Селонже, здесь. Во Флоренции. Вот только какого чёрта он тут забыл, если не за смертью от моей руки приехал? Нет, убивать его не буду. Он ещё мне может пригодиться. Но это не значит, что я не сыграю с ним какой-нибудь жестокой шутки... И не факт, что Филиппу будет смешно. Сегодня смеяться буду я.
Глава 21. Призрак. POV. Филипп.
Никогда бы не подумал, что вернусь снова во Флоренцию. Вновь окунусь в эту непривычную мне обстановку: спешащие по своим делам и на ходу переговаривающиеся люди, стремительно проезжающие телеги, стайки шумной ребятни, запахи пряностей и свежих овощей с фруктами - если гулять по рынку. Матье и я шли пешком, ведя лошадей под уздцы. Первый раз, когда я едва проехал через городские ворота, Флоренция врезалась в память как какой-то новый мир: красочный, излучающий особый колорит, сотканный из солнца и улыбок с карнавалами и весельем. Не сказать, чтобы Флоренция показалась мне красивее Дижона. Это просто другой город, где живут такие же люди - только с иным менталитетом, иной шкалой ценностей, нежели принятой в Бургундии. У меня на родине в особый почёт возводится воинское умение, искусство и коммерция играют второстепенные роли. Во Флоренции иначе: самые высокие налоги платит дворянство, если не занимается предпринимательством. Всяческие привилегии имеют купцы и судовладельцы с ростовщиками, художники и писатели, скульпторы, учёные. Любопытной мне показалась практика наказания людей, совершивших какое-либо преступление: им давали дворянский титул и облагали высокими налогами. Правда, поначалу я счёл это каким-то абсурдом. В Бургундии считалось зазорным для дворянина заниматься банковскими делами - к деятелям торговли относились с лёгким оттёнком пренебрежения и презрения, хотя многие разорившиеся дворяне брали в долг деньги у столь презираемых ими купцов и банкиров, во Флоренции людей всячески поощряли преумножать богатства.
Но какое-то странное настроение чувствовалось среди людей в этот день, точно они чем-то очень озадачены или даже полны еле сдерживаемого гнева, который так и витает в воздухе. Двое прохожих, одного из которых мне случилось по неосторожности задеть, что-то говорил своему спутнику о Фьоре Бельтрами - моей жене. Невыплата денег Фуггером аугсбургским по выданному мне векселю отцом Фьоры - прекрасный повод вновь вернуться в город красной лилии, где правят Медичи. Скорее всего, новоиспечённый тесть не очень мне обрадуется. Ладно, он с удовольствием швырнёт в меня что-нибудь тяжёлое, если таковое подвернётся ему под руку. Того взгляда, обращённого им на меня в то утро, вполне хватило, чтобы понять одно: Франческо Бельтрами меня ненавидит. Тяжело признавать это, но ненавидит флорентиец меня за дело. И он прав. Первое время моё решение казалось мне правильным и единственно верным: любыми путями добиться руки Фьоры, чтобы за счёт её приданого спонсировать военную кампанию сюзерена и погибнуть на поле боя, чтобы искупить вину перед предками за женитьбу на внебрачной дочери Жана и Мари де Бревай - родных брата и сестры. Конечно, несправедливо обвинять дочь в дурных поступках её родителей, но как мне всё объяснить монсеньору Карлу? Не уверен, что он поймёт. Быть может, я сам поставил себя в такое положение? Наверно, надо было изначально просить руки Фьоры у её отца по-человечески: без шантажа и без намёков о том, что мне известна тайна рождения девушки.