Что такое четверть часа? Просто ничего, песчинка на бесконечном песчаном пляже. Но когда находишься в ледяной ванне, эта четверть превращается в бесконечность, уходящую все дальше от теплых лучей солнца. И остается только холод, только белая-белая комната и страдание.
Филомена потеряла способность видеть стрелки на часах. Суставы окаменели, а мускулы свело такой страшной судорогой и болью, что она невольно издала истошный крик.
Господи, она ведет себя как сумасшедшая! Руки свело под странным углом по отношению к груди, спина изгибается в конвульсиях. Сердце бьется все медленнее и с перебоями.
Она устала, так устала!
И тут ее вынули из ванны, схватив за локти, которые так окаменели, что выдержали вес ее тела. Филомена настолько замерзла, что сама превратилась в лед. У нее не было сил, она перестала обращать внимание на доктора Розенблатта и Бернса, которые с интересом наблюдали, как ее растирают полотенцами и надевают через голову грубое хлопковое платье.
Онемели не только мускулы, онемение перекинулось на внутренние органы Филомены. Она никогда раньше не проводила в ледяной ванне больше десяти минут. Теперь она не чувствовала даже грубые рывки гребня по длинным волосам.
Филомена попыталась идти, но колени подгибались, ноги ее не держали, так как холод лишил ее силы. Бернс поймал Филомену, когда она начала падать на пол, но лучше бы ей упасть!
– Она слишком тяжела для нас, мистер Бернс, отнесите ее в комнату, – приказала сестра Шопф.
– Рад стараться, мадам, – весело ответил Бернс.
– Я помогу. Кажется, ванна остановила ее истерику, теперь некоторое время она будет спокойна. – Доктор Розенблатт оттолкнулся от стены и захлопнул историю болезни. – Отнесите-ка это в мой кабинет и проследите, чтобы нас не беспокоили.
Бесполезные ноги Филомены с ужасным звуком скребли пол длинного коридора, вдоль которого ее тащили двое мужчин. Стены и потолок коридора были выкрашены в тот особенный белый цвет, который бывает только в подобных заведениях. Газовые фонари, висящие между дверями, не оживляли, а только подчеркивали холод и пустоту помещения. Даже замки и засовы на железных дверях были выкрашены белым. Все стерильно, в том числе и спальни, в которых нет ни света, ни тепла. Скромные ночные рубашки, чистые, с высоким воротом, сковывающие движения, но при этом облегающие и позволяющие видеть тело под ними.
Из груди Филомены невольно вырывались поскуливающие звуки, и она никак не могла с этим справиться. Челюсти болели, оттого что она их крепко сжимала, стараясь остановить стук зубов. Ночные звуки клиники, казалось, били по нервам. Каждое завывание несчастных сумасшедших царапало ей кожу, как ногтями. Заслышав звуки тяжелых шагов по коридору, некоторые женщины прильнули к железным прутьям решеток на крошечных окошках, смотрящих из комнат в коридор. Эти взгляды кололи Филомену, как иглы. Некоторые глядели на нее с издевкой, с ужасом, их глаза выдавали безумие. Другие, подобно ей оказавшиеся за этими стенами без причины, смотрели с жалостью, сквозь слезы. Филомена почти ничего не видела – в тот момент она не могла даже повернуть головы.
– Мне нравится, что она такая чистенькая и покорная, – сказал Бернс. – Но мне совсем не хочется совать член в кусок льда.
При этих словах Филомену охватил приступ паники. Она подозревала, что именно насилие над женщинами было целью доктора и его помощника. Знала, что для них клиника Белль-Глен стала чем-то вроде увеселительного заведения. Иногда среди ночи Филомена слышала крики давно живущих в клинике женщин, которые рожали прямо здесь. Она плакала и впервые в жизни благодарила небо за то, что была слишком высокой, слишком крупной и не вызывала у мужчин желания.
– Снаружи она уже теплая, – ответил доктор. – А мускульные сокращения сделают акт… еще интереснее.
Ужас охватил Филомену даже сильнее, чем грубые мужские руки.
– Пожалуйста, не надо, – залепетала она, но тут ее зубы снова застучали от охватившего ее холода. Если бы только она могла сопротивляться! Конечно, это ей не поможет, но у нее хотя бы не будет ощущения, что она закована в собственную плоть. Весь ее бессильный гнев был направлен на собственную беспомощность.
– Вот и хорошо, миледи, вы еще будете просить нас о милости, – произнес с наслаждением Бернс и обратился к доктору, стоявшему рядом. – Я давно хотел добраться до этих сисек. Почему вы заставили меня так долго ждать?