Купала и Кострома росли красивыми и нежными, полными здоровья и энергии. Но однажды произошло горе. Купала в ночь убежал из дома, чтобы послушать пение птицы Сирин. Из-за этого он оказался в подземном мире (Нави). Долго родители искали его, но так и не смогли найти.
В это время Кострома из милой девочки выросла в прекрасную девушку. Своей красотой она пленила парней, но не хотела выходить замуж ни за одного из них. Однажды она сплела чудесный венок и заявила, что выйдет лишь за того, кто сможет отобрать его у нее. Вышло так, что сделать этого не сумел никто. Тогда девушка встала на берегу Ра-реки (современная Волга) и прокричала, что ее никто не достоин. Тогда ветер подул так сильно, что ее венок упал в воду (а девушки в память об этом сегодня венки пускали).
А мимо проплывала лодка, в которой сидел молодец. Он был необычайно стройным, крепким и красивым. Подобрав венок, парень отдал его Костроме. И вскоре молодые сыграли свадьбу.
Лишь на следующий день родители поняли, что жених их дочери — это и есть Купала, их родной сын, который потерялся несколько лет назад. Он смог выбраться из Нави, но долго не знал, где теперь его семья. Купала и Кострома, поняв, что их связывает больше, чем родственные связи, не смогли этого пережить (да и сам акт инцеста считался страшным грехом, наказание за который — гибель). Они, взяв друг друга за руки и пошли к реке. У самой воды девушка испугалась и бросилась было бежать, но брат догнал ее, подхватил на руки и вошел с горько плачущей сестрой в реку.
Но погиб только Купала. Кострома же превратилась в русалку, заманивающую парней в омут (считается, что так боги наказали ее за гордыню, которую девушка проявила, сказав о том, что никто ее не достоин). Но все это время она безумно тосковала по возлюбленному. Тогда боги пожалели Кострому. Они вернули ее брата-мужа из мира мертвых и сплели их тела вместе в красивый цветок. И несколько десятилетий спустя христиане стали называть его Иван-да-Марья.
— Какая печальная история.
Я вспомнила, что аж прослезилась, прочтя ее впервые.
— Слушай, может, и правда поженимся, а то как-то не удобно Пелегину в глаза смотреть.
— Чет не заметила я, по-моему, со всех сторон вполне удобно пристраивался, — прыснула я, не выдержав серьезного тона Олега.
— Да странно как-то. Ты ж сказала, что только Влада признаешь, а сама и Пелегина папой зовешь.
— А почему и нет. Ему приятно, а мне несложно. Это тупо проще, чем Вадим Аркадиевич каждый раз произносить.
— Ну, просто для меня папа — это папа, он один должен быть. Я даже тестя по имени-отчеству только звал.
— Ну и зря. Это их обижало, больше чем уверена. Официоз — он как стена отчуждения между людьми.
— Ну да. В чем-то ты права. Но ни Пелегина, ни тем более Влада папой я назвать точно не смогу. Предупреждаю сразу.
— Я думаю, они переживут, — усмехнулась я.
Полежав немного, мы вернулись в особняк Пелегина, стоявший совсем невдалеке от реки. Любил генерал уединение, даже в особняке жил один, хотя семья у него была — и жена, и дети, жили они, как и отец, на две планеты — Землю и Глорию, но в гости никогда не приходили. И представлена им я не была ни разу никому, быть может, от того, что я что-то типа незаконнорожденной, и меня не желали признавать, чтобы не делить со мной наследство? А что? Кто их, инопланетян, знает? От недостатка общения с родственничками я никогда не страдала — и ладно.
Нам уже постелили в большой беседке на диване.
— Раздевайся, не бойся, я тебя согрею, если замерзнешь, — улыбнулась я, видя, что Олег хочет забраться под одеяло прямо в одежде, — а то утром все мятое будет. А заехать переодеться уже не успеешь.
— Завтра у меня тренировки с Сомовым. Он марсианин, как я понял? И двойной агент?
— Ага. Он представитель старого правящего рода. Но нынешние об этом не знают и думают, что он работает на них.
— Ему точно можно доверять?
— Как себе. Новая власть истребила почти весь его правящий род, родителей, братьев, сестер, жен и детей. Сам он чудом укрылся на Земле, инсценировав на Марсе свою гибель. Никто так не ненавидит тамошнюю власть, как он.
— Печально! Выходит, что везде все одно и тоже. Люди и не люди гибнут за власть?
— В большинстве своем да, как я понимаю. Слушай, собери-ка мне всю информацию, что сможешь найти по своим каналам, о Борисе Смородине. Лет тридцать пять-сорок. Черные, вьющиеся до плеч волосы, яркие серые глаза.
— Это он убивал деток?
— Да
— Вот сука, — с чувством выругался капитан.
Если бы я только знала тогда, чем закончится эта моя безобидная просьба.
Часть 18
— Не больно? — заботливо с улыбкой спросила физиотерапевт Светлана Викторовна, аккуратно разгибая сведенные спастикой ноги девочки, лежавшей перед ней на столе.
— Нет, — пискнула девочка. Ей было очень больно, но она старалась не выдать себя. Хотя непослушные пальцы на руках свело от напряжения.
— Я слышала, ты ходишь на рисование и бисероплетение? — заговорила Светлана Викторовна, пытаясь отвлечь девочку от боли. — Как тебе наш новый педагог? Ольга Андреевна? Хорошая?
— Да, — кивнула девочка, стараясь не заплакать от боли. Ну почему ее ноги не как у всех? Почему они такие непослушные? И их надо пытаться лечить так больно! А еще и толку нет.
— Хорошо все объясняет?
— Да. Я уже один цветочек из бисера сама сплела. Вот, — девочка достала из кармана цветочек, сплетенной в дуговой технике, — цветик-семицветик!
— Да ты что? Это ты сама сплела, правда?
Светлана уставилась на яркий цветочек, как на чудо. Ее дочь тоже занималась бисероплетением. И Светлана знала, что техника, которой сплетен этот цветок, в принципе несложная. Но только не для такой девочки, как Ангелина, ей и ложку-то не удержать в руках. Не говоря уже о том, чтобы низать бисер на тонюсенькую проволоку и закручивать ее самой.
— Какая ты молодец! И Ольга Андреевна тебе совсем не помогала?
— Нет. Она только показала на своем цветочке, как делать, а я повторяла.
— И пальчики не болели?
— Болели. Но когда их сводит, Ольга Андреевна их разминает, и боль уходит. Их так покалывает, как будто иголочками, и все не сводит какое-то время.
— Ясно. И за сколько же занятий ты сделала цветочек?
— За три сегодня закончила зеленые лепесточки. Завтра начнем плести сирень. И будем делать аппликацию из маленьких бумажных шариков. Шарики тоже будем делать сами из салфеток, — Ангелина говорила быстро, быстро пытаясь отвлечься от боли.
— Ой, как здорово! Ну, молодец у вас Ольга Андреевна, я смотрю. Все, закончили. Давай садись. Молодец. Обнимай меня за шею. Оп, — женщина аккуратно пересадила девочку в ее инвалидное кресло. И, присев на корточки, стала надевать на нее тапочки.
— Все готово. Езжай к маме, — Светлана распахнула перед девочкой дверь.
— А это вам на память! — Ангелина протянула Светлане свой цветик-семицветик, — он желания исполняет. Если очень попросить.
— Да ты что, правда? Спасибо большое, моя хорошая. Я подумаю и обязательно что-нибудь загадаю.
Светлана еще раз осмотрела цветок. Выполнен он был очень и очень аккуратно. Даже не верилось, что это работа Ангелины, тем более первая. Надо будет узнать у Ольги, что это за гимнастика такая с покалываниями. От мыслей Светлану отвлек звонок мобильного. Звонил сын.
— Да, Гриш. Что? Не сможешь меня забрать, почему? Что, у Верочки схватки начались ложные? Вы в больнице? Да, да, сынок, нет, конечно, будь с ней. Я сама доберусь. Кого-нибудь из ребят попрошу подвезти. Да не переживай. Будут новости, звони.
Светлана вошла в ординаторскую выпить чая в перерыв. Ольга Андреевна и Вадик, их второй массажист, были там. Ольга, совсем еще молодая девушка с модной стрижкой, распечатывала какие-то рисунки для занятий на принтере. На ней был темно-голубой брючный костюм с болеро, Светлана порадовалась, что не юбка выше колена. Вадик и так просто жрал бедняжку глазами. Особенно аппетитную часть пониже спины.