— А почему его дочь погибла?
— Ее убил ее муж, а потом покончил с собой!
— Ужас какой! Ревновал?
— В восемнадцать она уже выскочила замуж. У них родилась дочь спустя три года. Она была чем-то больна и умерла еще в младенчестве. И вроде бы как бы после этого она спятила, и муж, наверное, тоже. Вот и кончилось тем, чем кончилось.
— Да, жутковатая история.
— Да уж! Но, знаешь, я думаю, он плачет вовсе и не по ней даже. А по своей жене, на которую Дора была похожа, как две капли воды. Он потерял не только дочь, но и память о женщине, которую любит до сих пор.
В словах Жени было столько горечи! Она очень любила папу. И очень ревновала даже к памяти о маме. Хотя она была права.
— Я попробую, если подпустит, — вздохнула я.
— Спасибо, — благодарно улыбнулась Женя. И вышла из кухни с тортом.
Я выдохнула и нервно скомкала салфетку, которую вставляла в подставку.
Часть 39
Вошел Влад и стал открывать банку с консервированными персиками.
— Откажись от него, пока не поздно, — тихо бросил мне, не поворачиваясь.
— С чего вдруг? — я не стала делать вид, что не понимаю, о чем и о ком он.
— Ты не человек. Я вижу это по твоей ауре. Так что про чистую и искреннюю любовь и случайную встречу, учитывая, кто он и, кто твой отец, — не прокатит.
— Ну, если это видишь даже ты, он тем более это знает. И с чего ты взял, что мы любить не умеем? Это вы, люди, теряете эту способность из-за жадности и тяги к мимолетным наслаждениям. Если ты видишь ауры, значит, видишь и то, что мы любим друг друга, и никакого воздействия на твоем друге нет. Так что тебе не так?
— Слушай, Оль, мне искренне хочется верить, что ты такая хорошая и искренняя, какой кажешься, и, может, ты реально не знаешь, но твой отец — чудовище, каких мало.
— А ты у нас святой, что ли?
— При чем здесь я!
— Ты сейчас чуть не убил сына своего друга. Если бы я это выпила, малыш бы погиб.
— Прости, я не подумал! — папа искренне раскаивался.
— Отец всего лишь дал ей право выбора. Они оба измучили друг друга и оба не хотели жить уже.
— Зачем он убил Лизу?
— Так было нужно. Просто поверь. Дай мне руки, откройся мне, не бойся. Доверься, пожалуйста. Прошу.
Он не решительно, но подал руки, они чуть дрожали, он выдохнул и снял защиту, я потянулась к его сознанию, и мы слились, по телу прошла волна тепла и нежности. Прости, мой родной, прости, мой любимый. Покопавшись в воспоминаниях, нашла малышку Дору, делающую свои первые шаги. Заливисто хохочущую, когда щекотал, как качал на качелях, как был на ее школьном выпускном и гордился своей красавицей-медалисткой. Как привела ему мужа знакомиться, и тогда еще все было хорошо. Он видел блестящие глаза дочери и был за нее искренне рад.
— Запомни ее такой, не грусти о ней и не вини себя. Ее душе от этого плохо и неспокойно. Живи дальше, так, чтобы ей там было радостно смотреть на тебя. Не страдай, не переживай, прими, смирись. Найди утешение в Жене и Ире, заботься о них, теперь они — твоя семья.
Мозг был открыт, податлив, он мне доверился. Отлично! Попутно еще попробовала покопаться на предмет того, кто же его обучает и зачем. Чисто. Надо же. Все серьезно. Нужно проверить.
Подлечила сердце, нервы, убрала беспокойство. Теперь будет спать, как младенец. Усилила мужское либидо. А что, пусть молодую радует. И сам радуется как следует.
— Приятно, — улыбнулся Влад, открывая глаза.
— И мой тебе совет: съезжайся с Женей. Она до того к тебе забегалась, пытаясь вытащить тебя из твоего самозабвенного депресняка, что совсем дочь забросила. Она вон сегодня чуть из окна у вас не вышла.
— Боже! Из-за меня? — Ужаснулся Влад.
— В парня влюбилась, ему семнадцать. Полтора месяца встречались, ну, приспичило ему, она отбилась, и вот теперь мир рухнул. Мозги я ей вправила. Больше подобное ей и в голову не придет. Она рада, что матери хорошо с тобой. Ты ей нравишься. Но единения с матерью ей очень не хватает.
— Ясно. Учтем. Спасибо.
— А кто тебя учит и зачем? — напрямую спросила я.
— Дочь учила. Так, на всякий случай.
Ах, как врем, товарищ майор, да не краснея. Ну, ну.
— Так это, значит, ты маньяка грохнула?
— Было дело, — мобильник призывно зажужжал, я ответила. — Да, папочка.
— Ты что там делаешь? — послышался возмущенный голос генерала.
— Отдыхаю.
— Я же велел тебе из поселка не выезжать!
— Я хорошо себя чувствую и ОТЛИЧНО выгляжу. Как всегда. Ты же знаешь.
— А аура твоя прежняя, не забывай, тебя за два километра видно!
— Я знаю, что делаю, пап. К празднику все готово. Ты просил меня помогать, я и помогаю. Исправила, что нужно.
— Смотри, спиртное не пей!
— Ну конечно, я не пью.
— Давайте, возвращайтесь домой. Поздно уже. И не закатывай глаза. Если меняешь мужей — совсем не значит, что взрослая.
— Обо мне есть кому позаботиться. Доброй ночи.
— Еперный театр! — ругнулся Влад.
— Как эту банку отрыть! Открывашка и та обломилась, — папа помахал обломленной открывашкой.
— Дай сюда.
Прикинув, какой ноготь не жалко, аккуратно вырезала круг в банке указательным пальцем левой руки. Надо же, какой хороший лак! Не зря полторы штуки за маникюр отдала! Ни единой скобленки.
— Держи, — протянула банку Владу, у бедняги аж челюсть отвисла.
— Опасная, однако, женщина, как ни крути, — резюмировал он, улыбаясь уже по-доброму.
Я улыбнулась, взяла две пиалы, наполненные уже персиками, и вышла. На сердце полегчало. Теперь он страдать не будет. Будет просто жить.
Чай пили уже в спокойной, дружелюбной обстановке. Он все еще мне не доверял, но уже не считал врагом. Ира повеселела и устроила нам фотосессию, заметив, что у здешних мужчин губа не дура, на что я не преминула заметить, что моего папочку здесь вряд ли кто переплюнет. В его шестьдесят восемь его пассия аж на три года меня моложе. После чего все дружно подавились тем, что ели. И более вопросов, про возраст как-то не возникало. После я помогла убрать со стала, а пока мыли посуду, внушила Жене побольше по-дружески проводить время с дочерью. После чего с чистой совестью и легким сердцем можно было удаляться.
Пока ехали домой, я задремала, и в мое сознание вклинился Тарх. Он был в нашей квартире, там, где я раньше жила с ним, как с Вербицким, сидел на белом диване в гостиной и улыбался нежно и по-доброму. Я оказалась сидящей рядом.
— Как ты, малышка?
— Твоими молитвами.
— Я молюсь. Я действительно молюсь за тебя, — серьезно кивнул Тарх.
— Ты Бог и ты молишься?
— Ну, есть ведь и повыше меня.
— Ну, спасибо тебе. Что-то случилось?
— Я соскучился.
Тарх придвинулся ближе и взял мою руку. Его глубокие голубые глаза гипнотизировали меня. Ох, сейчас сорвусь, ох, сейчас…
Стоп! Так не пойдет! Бог он, етит твою! Так и мы не простые смертные! Кинула ардонийский зов, как только могла, в надежде парализовать, загипнотизировать нахала. С Вербицким ведь всегда работало.
Но я просчиталась! Ох, просчиталась! Ведь передо мной был больше не майор Вербицкий, а сам Тарх, Даждьбог собственной персоной. Существо, коему в нашем измерении многие десятки тысяч лет. А это значит, он сильнее меня. Неизмеримо сильнее.
Мой зов бог принял как согласие и тут же накрыл собой, даря страстный — жесткий поцелуй. Его язык был требователен и неумолим и отказывался покидать мой рот, даже когда я попыталась отстраниться. Руки Тарха уже бесстыдно задрали платье и пытались спустить трусики, я отчаянно зажала ноги и прижалась попой к дивану. Не помогло. Ноги были жестко раздвинуты коленом, пальцы запушены между и, отодвинув трусики, стали гладить то, к чему теперь не имели никакого права прикасаться. Два его пальца сжимали и гладили дрожащий уже бутон. Остальные три пальца проникли меня полностью и быстро и бесстыдно задвигались, я, к своему стыду, тут же намокла и непроизвольно начала выгибаться ему навстречу. Губы Тарха уже спустились к шее. Эти мелкие нежные неторопливые поцелуи всегда сводили меня с ума, и он, поганец, это знал.