— Для того чтобы мои письма отвечали твоим намерениям, — сказал я, не обращая внимания на отступления Амандуса, — мне было бы весьма кстати узнать, кто же та счастливица, на которую пал твой выбор. Est modus in rebus; sunt certi denique fines.[9] И вообще, не могу же я угадать…
— Никаких ребусов и чертей здесь нет, Максим. А если бы ты мог угадать, ты поистине знал бы больше меня самого о моем будущем, в которое я, спасаясь от настоящего, бросаюсь сломя голову. Если б ты мог угадать, я попросил бы тебя сказать мне, о ком я думаю, кто та женщина, которая впервые для меня явилась предметом настоящей любви. Но, черт возьми, я не прошу тебя заниматься догадками, а прошу написать изящное послание, составленное в приличествующих выражениях и по всем правилам, на манер «Телемаха»[10] или «Принцессы Клевской»,[11] письмо, квинтэссенцию твоей изобретательности, которое можно послать по любому адресу, дающее доступ в любой дом, такое письмо, чтобы я на него мог сделать ставку в лотерее брака. Пусть речь в нем идет о невинности, добродетели, красоте; не вздумай распространяться о цвете волос, это может привести к недоразумениям. Я все перепишу тщательнейшим образом, а там уже почта и моя счастливая звезда займутся осуществлением моих надежд. И мой достойный дядюшка, который хочет, чтобы я обзавелся женой, ни в чем не сможет меня упрекнуть, когда я ему докажу, что мне было отказано пятьдесят раз! Или же, наоборот, их окажется две, три, дюжина, не знаю сколько, и тогда сразу вслед за мной выберешь и ты, а может быть, ты это сделаешь даже лучше моего — у тебя ведь такая счастливая рука!
Ах, негодник! И это в то время, как пела Аглая!
— Я? Полно, — ответил я с досадой. — У меня ведь нет Вюльпиньерского поместья!
— Как? Неужели столь слабая надежда могла бы тебя так волновать? Я готов поставить ее на карту взамен твоей лошади или взамен Аглаи при первом же случае.
— Лошадь я продал вчера, Аглаю, если хочешь, можешь получить сегодня же вечером, а письмо я напишу, если только не забуду.
Завязалась переписка, ибо, к нашему величайшему удивлению, — моему, а также, без сомнения, и Амандуса, — дело не кончилось его первой попыткой, а имело последствия. Так как Амандус стал теперь очень скрытным, да и я никогда не отличался любопытством, то о его успехах я мог судить лишь в той мере, в какой он надоедал мне своими просьбами. В общем, я спустился со своих заоблачных высот на землю только тогда, когда дело дошло до бабушек и дедушек. Теперь решение всех трудностей зависело только от них, и я не мог прийти в себя от изумления при мысли, что вот нашлась женщина, достаточно неустрашимая, чтобы решиться поверить невероятным клятвам Амандуса.
Мы продолжали ходить в театр, но очень редко, в особенности Амандус; как он это и обещал, он начал в своем поведении проявлять некоторую отменно благопристойную сдержанность. К несчастью, я был связан, как известно, другими путами. Моя колоссальная пастушка все еще не проломила подмостков, и не находилось человека достаточно отважного, чтобы сменить меня на посту, хотя для кавалеристов это могло бы быть чудесным времяпрепровождением. А когда прибыл драгунский полк, сверкающий эполетами, весь в облаках пыли и в сиянии славы, с лошадьми, нетерпеливо бьющими копытами под ее окнами, то я не помнил себя от радости. Пустые мечты! Вслед за драгунами приехали гусары, и эти бабочки наслаждений и войны, берущие добычу всюду, где они ее находят, не удостоили даже задеть Аглаю крылышком. Надежды, которые я возлагал на испытанную храбрость кирасир, тоже оказались напрасными. В сем длительном искусе Аглая сумела сохранить незапятнанную верность и твердо решила отстаивать свои права. То была женщина неприступная и убийственно постоянная в своих чувствах. Среди всех злоключений, которые мне привелось претерпеть от любви, самым страшным была эта ее добродетель; вот от этой-то добродетели у меня появлялось порой желание пустить себе пулю в лоб.
10
11