Женщина, читавшая за прилавком какую-то книгу, подняла голову, когда я вошел.
— Могу я взглянуть на вон ту камею на витрине?
— Пожалуйста… вот. У нас есть еще одна такая же, только лица разные, хотя и очень похожи. Я называю их сестрами.
— Сколько за обе?
— Сто рублей.
— Тридцать, — предложил я.
В итоге мы сговорились на сорока. Я вышел на улицу, держа в руках свертки с подарками, и снова зашел в табачную лавку. Продавщица тут же подошла ко мне.
— Что-то забыли, сэр?
Я положил свертки и коробки на прилавок.
— Нет, но я пришел просить вас об одолжении. Я хотел бы купить подарок для друга… э-э… для дамы, но не знаю, что выбрать. Вы не могли бы мне помочь?
Она покосилась на хозяина.
— Для дамы? Боюсь, что не смогу…
— Мне бы очень хотелось узнать ваше мнение. Я купил эти две камеи в лавке напротив. Одну из них я хочу подарить девушке, которая очень дорога моему сердцу, но не могу решить, какую из них выбрать.
— Для дамы… — снова повторила продавщица. — Я бы с удовольствием помогла вам, но не могу — обе эти камеи одинаково прекрасны.
— Да, пожалуй, — согласился я и взял в руки одну из камей, ту самую, которая приглянулась мне первой. — Поэтому я подарю даме вот эту. А другую я дарю вам.
С этими словами я схватил свои свертки и вышел на улицу. Меня самого несколько смутил такой широкий жест, но все равно я был рад, что подарил камею продавщице.
Макфи я не застал, поэтому оставил бренди в его комнате.
Уже совсем стемнело, а снег все падал и падал. Дом князей Мицких сиял освещенными окнами, а открывший мне надушенный француз-дворецкий снисходительно осведомился, что мне угодно.
— Я… я хочу видеть Беатриче.
— Беатриче? — перепросил он, словно впервые слышал это имя.
— Да-да, Беатриче. Служанку княжны.
— Ах да. — Он окинул меня внимательным взглядом, словно я мог оказаться вором. — Проходите в холл и подождите.
Из кухни доносился приглушенный смех и голоса: похоже, слуги уже начали праздновать.
— О, полковник Селкерк, — раздался холодный голос княжны, которая спускалась по лестнице, ведущей на второй этаж.
— Здравствуйте, Наташа, — как можно приветливей произнес я. — Я, собственно говоря, приехал повидаться с Беатриче. Могу я увидеть ее?
— Беатриче? Ну да, конечно, Беатриче. Идите за мной.
Она провела меня по всему дому, что-то напевая себе под нос. Насколько я понял, это была рождественская мелодия, но сейчас она словно подчеркивала, что княжна не желает говорить со мной. Остановившись, наконец, у одной из комнат, княжна толкнула дверь.
— Вот ваша Беатриче, — с каким-то мстительным упоением бросила Наташа и удалилась.
Беатриче стояла на коленях и скребла пол. Увидев меня, она замерла, а потом опустила голову и вернулась к своей работе.
— С Рождеством, — сказал я, опускаясь на колени рядом с ней.
— И вас также, — продолжая скрести пол, ответила она. — Веселого Рождества.
— Я… это… вот, — слова куда-то подевались, и я просто протянул ей коробочку с подарком. — Открой. Пожалуйста.
Она неуверенно сняла обертку и несколько секунд рассматривала бархатный коробок.
— Пожалуйста, — прошептал я. — Надеюсь, тебе понравится.
Она открыла коробок и молча посмотрела на камею.
— Нравится?
Она не ответила.
— Что случилось?
— Просто никак не пойму, почему вы не подарили ее мисс Шеттфилд?
— Беатриче, я…
Она закрыла коробок, сунула его мне в руку и снова взялась за работу.
— Извините, но это подарок для дамы.
— Ты и есть для меня дама.
— Только не для танцев и балов.
— Я… не понимаю…
Она подняла на меня сверкающие от гнева и слез глаза.
— Причесывая княжну, я слышала, как Шарлотта Дюбуа рассказала все подробности вашего романа с мисс Шеттфилд… А потом мне пригрозили отрубить руки, если я буду и дальше так дергать княжну за волосы.
С кухни донесся смех, словно слуги опять подслушивали, и я, понизив голос, сказал:
— У меня нет никакого романа с Анной Шеттфилд.
Но Беатриче снова скребла пол.
— Беатриче…
— Уходите.
Я поднялся и хотел прикоснуться к ней, но она вся сжалась и прошептала:
— Да уйдите же наконец!
Когда я выходил из комнаты, мне показалось, что она плачет.
Оказавшись в седле на заснеженной улице, я в который раз с грустью подивился непостижимой женской душе. Когда я признался Беатриче в любви, она поверила мне всем сердцем. А теперь, услышав разговор двух женщин, вдруг решила, что я лжец и так же любвеобилен, как кобель по весне.