Но молодой патриций оставался недолго под гнетом этих мыслей: не прошло и получаса, как в аллее послышались поспешные шаги, и в беседку вошел его друг и товарищ, Орио Молипиери, такой же, как и он, полноправный посланник, отправленный республикой к Мануилу Комнину. Союз честной привязанности, соединявшей с детства молодых политиков, и их общие строгие отношения к чести не могли скрыть многих резких различий между ними, которые имелись как в материальной стороне жизни, так и в нравственной. Выражаясь яснее, скажем: в теории их взгляды были похожи, но на практике они применяли их по-разному.
Валериано Сиани был, выражаясь терминами современного общества, человеком рассудительным, хладнокровно-бесстрашным во времена опасности. Молипиери же, напротив, быль человеком действия, внезапных и смелых предприятий, бесстрашие которого граничило с дерзостью, а дерзость восходила до степени безумия.
Такие же различия обнаруживались во внешних достоинствах, которыми природа наделила так щедро благородных патрициев. Валериано Сиани был безупречным типом золотой молодежи той дальней эпохи, особенно внимательной ко всему, видимому человеческим глазом. Деликатный, уступчивый, изысканно одетый, с манерами, исполненными непринужденной грации, он привлекал к себе все симпатии общества.
Манеры Молипиери были резче, отрывистее, но греки утверждали, что недочет в изысканности компенсируется с избытком его статной фигурой, красивым, энергичным, беззаботным лицом и веселой отвагой, которая проглядывала в каждом его движении. А в те времена греки, постоянно общавшиеся с людьми из разных стран, разбросанных по всему миру, отличались умением производить оценку телесной красоты. Добавим, что все известные куртизанки столицы домогались, как милости, присутствия Молипиери на их ночных пирах, обставленных безумной, лукулловскою роскошью. Короче говоря, молодой человек имел в Константинополе блистательный успех. Но в данную минуту Орио не присутствовал на оживленном зрелище торжественного празднества: он заметил с утра, что товарищ его встревожен и расстроен и провел целый день, не выходя из Перы.
— Не печалься, Сиани! — сказал он своим звучным и приятным голосом, усевшись на подушках шелкового дивана и посылая в воздух прозрачные струи благовонного дыма. — Придется подождать только несколько дней, и ты снова увидишь нашу благословенную и прекрасную Венецию и свою прелестную Джиованну.
Сиани посмотрел на него с печальной улыбкой.
— Я был бы рад принять этот благой совет, — отвечал он другу, — но для меня прошла бесповоротно блаженная пора, когда и я смотрел сквозь розовый туман на людей и на жизнь!
— Чего же ты боишься? — перебил его Орио. — Прием, устроенный нам Мануилом Комнином, непритворно радушен. Этот блестящий праздник он организовал и в честь нашего приезда!
— Ты, конечно, слышал, что под самыми нежными, ароматными цветами таятся очень часто ядовитые змеи. А я знаю из достоверных источников, что в Византии в моде отравленные чаши, на дне которых кроются агония и смерть.
— Увы! — воскликнул Орио. — Признаюсь со стыдом, что я выпил немало этих опасных чаш и нашел в них не яд, а одно упоение. Я сорвал много роз в этом городе неги, любви и наслаждения, но под ними таились не змеи, а прелестные восточные красавицы.
— Греки хитрые люди и тонкие политики! — проговорил Сиани. — Они толкают нас в объятия своих женщин умышленно с целью усыпить нашу бдительность и обмануть сенат. И присмотрись, Молипиери: они уже прошли полпути к исполнению задуманного плана! Вспомни хорошенько: по приезде сюда мы еще сознавали свою самостоятельность и предложили им решительно и смело выбрать одно из двух: заключить прочный мир или вступить немедленно в открытую войну! Но они положительно отказались от боя, наговорили нам три короба любезностей и продолжили ту же подпольную борьбу.
— Все это так, конечно, — перебил Молипиери, — но нельзя не сознаться, что они подписали без всяких оговорок пять параграфов, заключающих почти всю суть трактата, предъявленного нами от имени республики.