— Пусть народ изберет себе нового дожа, если хочет, — добавил Агостино Барбариго. — Но нельзя допустить, чтобы он управлял собою сам.
— Если бедная Венеция стала одним из богатейших и могущественнейших государств Италии, — заметил дож, — то не должна ли она благодарить за это трибунов, у которых нет другой цели, кроме ее благосостояния?
— Да, ваша светлость, — ответил с воодушевлением Молипиери, — вы правы! Народу нечего доверять: он готов всегда жертвовать собственным интересом ради обуревающих его страстей, не раздумывая о последствиях!
Дож приподнялся и, протянув руку, произнес:
— Итак, заклинаю вас именем вашей родины дать торжественный обет, что вы окажете сопротивление мятежникам, не согласитесь ни на какие уступки безрассудному народу и сохраните неприкосновенной вашу власть, которой мы пользовались всегда для блага республики.
— Клянемся! — воскликнули все единодушно.
— Не забудьте же этой клятвы! — сказал Виталь мрачно. — Меня скоро не будет, чтобы напомнить вам ее.
По рядам присутствующих пронесся ропот удивления.
— Что вы говорите, монсиньор! — спросил Орио. — Неужели вы намерены отречься от трона в минуту опасности? Это значило бы поощрять мятеж.
— Дож не может оставить нас теперь без ущерба своей чести! — воскликнул Лоредано.
— Вы не поняли меня, — отозвался Виталь печально. — Восторжествует ли мятеж, или удастся подавить его, народ в любом случае будет искать человека, на котором захочет выместить свой гнев, обвинив его во всех общественных бедах. Этой очистительной жертвой станет, как это не раз бывало, дож, избранный и провозглашенный тем же народом.
Сенаторы переглянулись с невольным ужасом.
— И вы думаете, что мы выдадим вас бешеной черни? — проговорил Орио. — Разве вы считаете нас трусами иди предателями, дож?
— О нет! — возразил Виталь. — Но я приготовился уж к этой жертве… Я вычеркнул себя из списка живых заранее, синьор Орио, — вы слышите теперь умирающего, который требует, чтобы вы повиновались его последней воле. Обязываю вас жертвовать решительно всем состоянием, жизнью и привязанностью ко мне: без этого не спасти вам Венеции. Не беда, что Виталь Микели станет жертвой народной ярости, не беда, если он будет сброшен с трона. Лишь бы только остался неприкосновенным сенат, который один может поддержать силу и величие дорогой нам родины!
— Мы защитим вас, монсиньор, против вашей воли, — возразил Молипиери, тронутый героизмом дожа. — Мы станем за вас грудью, ляжем все до единого на ступенях этой лестницы…
— Берегите вашу преданность республике, — перебил его Виталь Микели. — Быть может, мятежники и не решатся ворваться в этот дворец, который вмещает и сенат, и трибунал, и тюрьму. Впрочем, я поручил нашему верному Азану Иоаннису охранять с двумя сотнями стрелков ворота, ведущие с площади во внутренний двор, так что с этой стороны бояться, во всяком случае, нечего.
При последних словах почтенного дожа вблизи дворца послышались неистовые крики. Сенаторы обменялись тревожными взглядами и по знаку Молипиери Лоредано и Конторини поспешили в наружную галерею, где им представилось зрелище, от которого застыла кровь в их жилах.
Вся площадь, от пристани и вплоть до самого дворца, кипела народом, а гладкая поверхность моря была покрыта бесчисленными гондолами, в которых плыли рыбаки. На всех лицах выражалось неукротимое бешенство и повсюду раздавались крики: «Мы требуем правосудия! Смерть тирану! Смерть дожу!» Крики эти повторялись все чаще и чаще и перешли наконец в яростное рычание, и вся толпа, воодушевленная ненавистью и желанием мести, походила на стаю голодных волков, чующих близкую добычу. Дворец был окружен со всех сторон и ускользнуть из него не было возможности.
Безобразные, растрепанные, грязные женщины с пеной на губах и сверкающими глазами радовались, что скоро им выдадут на растерзание дожа. Мужчины были вооружены чем попало: колами, веслами, копьями и мечами. Бешенство черни достигло высшей степени. План Мануила Комнина удался как нельзя лучше, и Бартоломео мог ликовать, уверенный, что результатом этого возмущения будет его формальное избрание на герцогский трон.
Сенаторы прислушивались с замиранием сердца к грозным восклицаниям бунтовщиков и к треску ворот, которые были осаждены несколькими десятками людей, старавшихся разбить их посредством огромного бревна.