— Как ты очутилась на этой ветке?
Ким живет на Риверсайд-драйв, в четырех кварталах к западу, ближе к Второй и Третьей линиям.
— Да так, дела в Коламбусе.
Или в чьей-нибудь квартире, зло подумал я. И тут же одернул себя: какое тебе дело до ее личной жизни.
— У меня все в порядке. А у тебя?
— Более или менее.
Она вздохнула и для пущего эффекта потупила глаза. Знаем мы, к чему этот трагизм — ждет, что пущусь в расспросы. Не дождется. Я кивнул и снова вернулся к газете.
— Я так рада тебя видеть, — прощебетала она, мгновенно меняя тактику.
— Боюсь, не могу сказать того же.
И снова тихий вздох, само раскаяние и сожаление. Ким прильнула ко мне:
— Джек, прости. Мне очень, очень жаль, что так получилось.
— Мне тоже.
— Это было глупо.
— Согласен.
— И ужасно нечестно.
— Да уж.
— Меня будто загнали в угол.
— Ким, о чем это ты?
— Ты слишком сильно меня любил.
Я отказывался верить своим ушам. Вот это да! Я слишком… Нет, это заявление слишком наглое, слишком возмутительное — даже для Ким. Наверное, я ослышался. Но, оторвавшись от газеты, я наткнулся на невинный и невозмутимый взгляд. Она все-таки сказала то, что сказала. И, судя по всему, искренне в это верила. Моя растерянность сменилась изумлением. Несколько секунд я пялился на нее, не в силах вымолвить ни слова. Подобное бесстыдство просто восхищало.
— Я любил слишком сильно? — переспросил я.
Она с готовностью кивнула.
— Так, значит, это я во всем виноват? — Нарастающий гнев помог мне выйти из ступора. — Я виноват, что ты переспала с клиентом за три недели до нашей свадьбы?
Ким переменилась в лице, ее глаза нервно забегали — не услышал ли кто последней фразы. Я ухмыльнулся, помотал головой и снова принялся за газету.
— Мне стало трудно дышать, понимаешь? — зашептала она, снова прижимаясь ко мне. — Рассел — не более чем глупая попытка вернуть свободу и независимость.
— Ким, отстань.
— Я была так несчастна. Мне хотелось свободы.
— Теперь у тебя предостаточно свободы, так что можешь прыгать от счастья.
— Я не прыгаю от счастья. Вовсе нет. По правде, мне грустно, ужасно грустно.
— Мне очень жаль.
— Я скучаю по тебе, Джек.
Я усмехнулся.
— Может, попробуем все сначала?
Я растерянно уставился на нее. Опять этот невинный, доверчивый взгляд.
— Ты в своем уме? — полюбопытствовал я.
— Была в своем, — вздохнула Ким. — Но больше нет.
После чего, будто по сценарию, ее взгляд затуманился слезами, губы задрожали. Того и гляди расплачется.
— Почему мы не можем начать заново?
Совершенно взбешенный, я отвернулся. Прямо передо мной сидела чернокожая толстуха. Ее безразличный, намеренно бессмысленный взгляд ясно говорил, что она не упустила ни единого слова. Нет, ну что за скотство! Сидит тут и нагло подслушивает. Меня словно помоями облили. Чтобы хоть как-то компенсировать моральный ущерб, я свирепо уставился на толстуху. Поразительно, но эта баба и не подумала отвести взгляд. Несколько секунд мы смотрели глаза в глаза, потом она едва заметно подмигнула и медленно покачала головой: мол, не поддавайся, парень.
Поезд тормозил, приближаясь к станции. Неожиданный толчок вывел меня из транса. Двери вагона распахнулись, я глянул вверх — «Рокфеллер-центр», моя станция. Быстро повернувшись к Ким, я пробормотал «извини» и начал торопливо протискиваться к выходу.
В моем кабинете надрывался телефон. Швырнув портфель в угол, я потянулся через стол и схватил трубку.
— Может, ты все-таки передумаешь? Ну пожалуйста?
Запасы удивления я на сегодня исчерпал.
— Ким…
— Послушай, — перебила она умоляюще. — Я знаю, что не имею никакого права, но… Джек, я же не могу без конца извиняться. Ну хочешь, я снова извинюсь? Прости меня, пожалуйста, я очень, очень, очень, я ужасно виновата.