— Алекс, иди играть в баскет.
— Это что, секрет? — Он задумчиво поскреб подбородок. — Может, ты и вправду гомиком заделался, а?
— Ким, — промычал я, исключительно чтобы он отвязался.
— Чего Ким?
— Ким, — повторил я. — С Ким я был.
— С Ким?
— Столкнулся в метро. В четверг утром. Потом встретились, посидели. Вот и досиделись.
Пока Алекс переваривал услышанное, я наслаждался тишиной. Но это продолжалось недолго.
— Постой-ка. А почему ты в штанах? — подозрительно спросил он. — Ты что, утром только вернулся?
Молчание.
— Ты что, ночевал у нее?
Я перевернулся на другой бок — спиной к Алексу.
— Да ты никак переспал с ней, чувак, а?
— Алекс. Иди.
Я почувствовал, как он склонился надо мной.
— Я прав. Ты с ней переспал.
— Алекс…
Он хлопнул в ладоши и завыл от радости.
— Это же классно! Классно!
Он заткнулся, и послышались какие-то странные хлесткие звуки.
Я обернулся. Оседлав баскетбольный мяч, Алекс прыгал рядом с журнальным столиком, хлопая себя по ляжкам. Лицо его было растянуто в предвкушающей улыбке.
От злости у меня даже головная боль немного прошла.
— Что в этом классного? — раздраженно спросил я. — Что, скажи на милость, хорошего? Это полная катастрофа.
— Никакая не катастрофа! — заорал Алекс. — Ты не представляешь, как я рад за тебя! Да все просто супер! Теперь очухаешься, вот увидишь, а то в последнее время ты вел себя как долбанутый козел, смотреть было противно.
Я прикрыл глаза рукой, тщетно пытаясь отгородиться от окружающего мира.
— Значит, она больше не встречается с этим… клиентом, как его…
— Расселом… Видимо, нет.
— Значит, вы снова вместе?
— Нет.
— Как нет?
— Просто нет.
Алекс помолчал, но совсем недолго.
— Значит, вы просто так покувыркались в память о старых добрых временах?
— Откуда я знаю?
— Так это был не примирительный секс?
— Нет. Точно нет.
— Ну-у-у, — многозначительно протянул Алекс. — Если ты уверен…
— Я уверен.
— А ей ты сказал?
— Нет. Мы не разговаривали. В смысле, на эту тему.
— Но она поняла?
— Надеюсь.
— Ну-у-у-у…
— Может, хватит?
— Чего хватит?
— Ну-у-у-укать.
— Не, чувак, я от тебя фигею, честное слово, просто фигею. Решиться на такое… Ну ты крут, чувак. Вот только чего ты себя ведешь-то так?
— В смысле?
— Понятно, в каком смысле. Ты ведь несколько месяцев сам не свой ходил. Ныл, жаловался, еще чуток — и в депрессию бы жахнул. Да ты ведь просто зациклился на ней. И вот ты ее встречаешь. И не просто встречаешь, а пьянствуешь с ней, потом заваливаешься к ней домой, кувыркаешься с ней. И что? Радуешься ты, чувак, так, будто месяц очко драил в сортире.
— Очень поэтично, — проворчал я.
— О поэзии ты уж сам как-нибудь позаботься, Хемингуэй. Короче, ты меня понял, чувак.
Конечно, я его понял. Я понял все уже утром. Вернувшись домой, я несколько часов подряд пожинал плоды вчерашнего кутежа. И дело не только в ужасающем похмелье. Куда больше меня удручало мое изменившееся представление о Ким.
Нечто подобное происходит с моими произведениями. Закончив рассказ, я откладываю его в сторону на недельку-другую. Потом перечитываю свежим взглядом и нахожу кучу недоделок и огрехов, они просто выпирают, даже странно, что я не заметил их сразу. Разумеется, этот этап неизбежен, если ты желаешь достичь хотя бы подобия совершенства. Но есть в нем и неприятная сторона: то, что считал шедевром, чем так гордился, вдруг оказывается посредственной и заурядной писаниной, над которой еще корпеть и корпеть, прежде чем она превратится в нечто удобоваримое.
Примерно то же самое приключилось со мной накануне. Я все еще сходил с ума от Ким. Точнее, от ее тела. Красота ее никуда не делась, и чувственность никуда не делась, и ее аромат, от которого я буквально дурел, был при ней. А вот с характером Ким что-то произошло, точнее, это со мной что-то произошло. То ли после третьего, то ли после четвертого коктейля я поймал себя на мысли, что некоторые ее черточки, которые мне прежде нравились, да что там, которые я боготворил, стали меня дико раздражать, даже бесить. Ее энергичность вдруг показалась мне развязностью, а ее уверенные манеры — бесцеремонностью. Детская непосредственность больше смахивала на вульгарность и фальшь. А ее осведомленность обо всем на свете обернулась поверхностным всезнайством, за которым нет ничего, кроме стремления произвести впечатление. Женщина, которую я любил за изысканность, естественность и простоту, вдруг оказалась обычной холеной дурой, склонной к дешевой эффектности.