Я обрадовался, что разговор перешел на более общие темы.
— Ну да, так и есть. Самые лучшие писатели занимаются этим именно потому, что иначе не могут. Но вообще причины самые разные.
Саре требовалась определенность:
— Например?
— Некоторые пишут вовсе не потому, что у них хорошее воображение и они умеют рассказывать истории. Кстати, это касается не только писателей. Творчество — это нечто большее, чем умение обращаться с красками, сочинять мелодии или придавать каменным глыбам узнаваемые формы. Художники, во всяком случае хорошие художники, как правило, люди с приветом. Неугомонные. У них будто шило в заднице. Создадут что-нибудь и успокоятся на какое-то время — своего рода психотерапия. Они страдают некими идеями, а творчество приносит им успокоение, они избавляются от одной навязчивой идеи и тут же заражаются по новой. Словом, творчество для художника — лишь метод навести порядок в своей башке. И особенно это относится к писателям, по-моему. Им нужно перенести свой мир на бумагу, выстроить его и проанализировать. Что-то в нем переделать, что-то выкинуть, а что-то добавить. Художник таким способом контролирует собственную жизнь. А ведь именно художники нуждаются в таком контроле больше всего. Иначе они сойдут с ума. Мне кажется, Хемингуэй был как раз из таких людей. И Ван Гог. И Чарли Паркер[11].
— И у тебя это так?
— Ну-у… У меня, конечно, все не так драматично. Увы, но моя жизнь безнадежно стабильна. Будь иначе, возможно, из меня вышел бы писатель получше.
Я не подозревал, что Сара воспримет мою последнюю реплику всерьез, но она вдруг спросила:
— Тогда зачем продолжать?
Ничего себе вопросик! Что называется, не в бровь, а в глаз. Я судорожно искал подходящий ответ, который все не находился, да и пристальный взгляд Сары не давал сосредоточиться. Тогда я пожал плечами и сказал просто:
— Нравится, наверное.
Не самый убедительный ответ, поэтому я торопливо продолжил:
— Просто мне достаточно того, что я могу написать хороший рассказ. Даже если получится не совсем то, что я замышлял, все равно это нечто новое, чего не существовало прежде. Думаю, это обычное тщеславие. Желание оставить собственный след в истории. Глупо, да?
Сара смотрела все так же пристально. Она медленно качнула головой:
— Нет, не глупо. Я понимаю, о чем ты. Но пишешь ты вовсе не поэтому.
Должно быть, я ослышался.
— Извини. Что ты сказала?
— Ты пишешь вовсе не поэтому, — повторила она без колебаний, будто зачитывала приговор. — Я не верю. Ничуть не верю.
Я не знал, как реагировать — то ли смеяться, то разозлиться. Что это с ее стороны — грубость или провокация? Или досада, неожиданно выплеснувшаяся наружу? Так и не придя ни к какому решению, я спросил:
— Почему не веришь?
— Потому, что ты пишешь прозу, художественную прозу.
— И что из этого?
— А то, что на свете предостаточно других способов оставить свой след в истории. Возможно, тебе нравится тешить себя такой мыслью, но это вовсе не значит, что тобой действительно движет тщеславие. Вот если бы речь шла о чем-то более популярном, я бы охотно поверила. Если бы ты, например, писал песенки или юморески. Но ты пишешь рассказы. Знаешь, на свете не так много людей, которые проводят вечера в одиночестве, сочиняя рассказы с одной-единственной целью — прославиться и осчастливить мир своей писаниной. Нет, здесь что-то другое. Вот только не пойму что.
Появление Тима с предложением сделать заказ оказалось как нельзя кстати. Мы взяли на двоих порцию моллюсков, Сара выбрала лосося, а я фаршированную курицу.
— О, превосходный выбор! Превосходнейший! Ваши моллюски будут готовы через пару минуток!
Тим умчался за головоногими, а я рассмеялся, надеясь, что Сара не возобновит разговор. Не тут-то было. Подняв голову, я наткнулся на ее требовательный взгляд. Сара ждала ответа.
— Ты ведь от меня не отстанешь, да?
— Просто мне интересно. Если это сокровенное, можешь не говорить.
Да, это сокровенное, в том смысле, что я еще никому не говорил. С другой стороны, меня об этом никто и не спрашивал.
— Ты слышала выражение «вымысел часто интереснее правды»?
Она кивнула.
— Так оно и есть. Твой сексапильный приятель, мистер Клинтон, доказал его на деле. — Я сделал вид, будто не заметил, как Сара сердито поджала губы. — Но знаешь, что странно: вымысел может стать правдой.
— То есть?
— То есть художественный вымысел может повлиять на человека сильнее, чем рассказ о вполне реальных событиях. Казалось бы, достоверные истории должны обладать большей убедительностью. Но литература, основанная на вымысле, воздействует гораздо сильнее, чем хроника. То же самое и с театром. Хотя декорации условны и примитивны, а сюжет явно выдуманный, хороший спектакль не оставит тебя равнодушным. Неслучайно почти все произведения, которые мы объявляем «великими», как раз из разряда художественной литературы, то есть самый настоящий вымысел. И неважно, что это — рассказы, романы, пьесы…