Итак, как он встретил Ленку Долгорукую из шестого класса
Случайно. А в наш класс ее привел сам директор. По ошибке. И по ошибке усадил на пустое место – мое.
Нет, это не я пустое место, а место мое было в тот день пустым – это я, а не Митька, в то утро не пошел на уроки. Я подхватил ангину, и так подхватил, что три дня прометался в бреду и мне даже вызывали неотложку, но речь не обо мне. Я не пришел, и Ленку посадили вместо меня за одну парту с Митькой. Лучше бы он заболел вместо меня – уж я бы ни за что не влюбился, а, может быть, еще и выкинул что-то такое, что эта самая Ленка перешла куда-нибудь в другую школу, например, в ту, которая по соседству с нашей. Тоже наша, но уже как бы чужая. Перешла бы, и ничего страшного – ей не привыкать. Что тут новенькая, что там – никакой разницы.
И директор хорош – садись, говорит, Лена, вот сюда. И посадил ее рядом с Митькой. Садись, говорит, вот сюда, он тебя не обидит.
Все это я узнал от Митьки.
– Хороша, – говорю, – парта вышла – Бочкин и Долгорукая!
– Это ты к чему? – вскипел Митька. – Бочкины – древняя русская фамилия. И благородная. Не то что какой-то Пустельков.
Пустельков – это я.
– Не то что какой-то Пустельков, – говорит, – Бочкины были древние бояре, а Пустельковы – кто?
– А Пустельковы, – говорю, – такие люди, Бочкин, что никогда обид попусту не спускали, и я сейчас встану и как отвешу тебе хорошего такого леща, что ты Пустельковых на всю жизнь запомнишь.
Но я, конечно, не встал. У меня все тело болело, а Бочкин, как нарочно, принялся нахваливать эту Долгорукую.
– Стой, – говорю, – а чего она Долгорукая?
Бочкин глаза вылупил и замолчал.
– Ну, чего она ДолгоРУКАЯ, – говорю, – а не ДолгоНОГАЯ, например?
Тут Митька покраснел, как помидор, вскочил со стула и как закричит:
– Я тебе, – кричит, – хоть и друг, но ты совсем, – кричит, – Лену не знаешь, а туда же. Я бы, – кричит, – сам тебе леща отвесил, если ты был здоровый, а ты совсем больной, Пустельков!
И убежал. И даже дверью хлопнул. Как в кино. А я обиделся, что он меня больным обозвал, а потом вспомнил, что я и правда болен – ангиной – и передумал обижаться. Что, думаю, на умалишенных обижаться? У меня ангина пройдет, а мозгов у Бочкина не прибавится. Тоже мне – друг. Надо бы, думаю, поскорее выздоравливать и в школу идти – спасать дурака. И на Ленку это долгоногую посмотреть.
И так мне в школу захотелось – впервые, верите? – что я прямо пошел на поправку и через неделю меня выписали. Тут я и увидел Ленку. У нас математика, у нее английский. Встретились.
Какая она, эта Ленка
Какая? Да обычная девчонка. Таких девчонок в любой школе навалом, а все же я засмотрелся, наверное, и, наверное, от этого потерял бдительность и наступил на шнурок. У меня все время шнурки развязываются. Я наступил, конечно, и, конечно, упал. Глупо вышло. Еще глупее, что именно в этот момент Митька взял Долгорукую за руку – представляете?! – и говорит: «Знакомься, Лена, это мой приятель Пустельков, ты как раз на его месте сидела, когда тебя к нам в класс по ошибке привели. Да я тебе про него рассказывал.
– Аа, – говорит Ленка, – это тот самый Пустельков, который у тебя сочинение списал?
И тут я как раз упал. Вообще Бочкину повезло, что так не вовремя шнурок под ногу попался, иначе я бы не посмотрел, что он мне друг, и точно въехал бы ему по шее. А то и дважды – за «приятеля», словно мы с детского сада не дружим, и за длинный язык. Ничего я не списывал, а если и да, то чего ж об этом трепаться? Но я упал, и вышло, будто Долгорукая одержала победу. Как будто я упал, сраженный ее красотой. Красивого-то в ней ничего особенно и нету. Дылда, волосы цвета соломы, совсем светлые, почти белые. Золотистые такие. Длинные волосы, до самого пояса, наверное. И глаза большие и круглые. Голубые. Нос обычный – маленький. Брови тонкие, светлые. Над бровью ссадина. Губы бантиком, как у всех девчонок. И ободок на голове. Митька стоял, держал Долгорукую за руку и смотрел на этот нос, на этот ободок, на волосы и вдруг как брякнет: а давай ты в наш класс перейдешь, все-таки у нас веселее, да и место у тебя уже есть.
Я прямо вскочил от возмущения – и место у нее уже есть, ничего себе!
Долгорукая вынула свою руку из Митькиной клешни и протянула ее мне:
– Очень приятно, Лена.