Я не чувствовал, как у меня горят уши. Я горел изнутри от ужаса содеянного. А уши – ерунда. Но на всякий случай я закрыл уши руками.
– Идите, ребята, – сказала Ольга Дмитриевна, и Киреев со Смирновым потянулись к выходу.
– Скажи, Пустельков, – начала Ольга Дмитриевна, – что с тобой происходит? Ты словно с цепи сорвался. Ведь вы с Бочкиным дружили – не разлей вода, а теперь Бочкин сам по себе, и ты сам по себе, и между вами что-то происходит. Не понимаю, что?
– Между нами пробежала муха, – задумчиво сказал я. Ольга Дмитриевна поморщилась.
– Эта муха не только пробежала, она, кажется, хорошенько вас обоих покусала, Пустельков. С тех пор, как ты выздоровел, тебя просто узнать невозможно!
Я упрямо молчал. Не собирался я выворачивать перед Ольгой Дмитриевной ду-шу наизнанку. Разве она сможет понять, что у меня на сердце, если я и сам не понимаю, как это меня лучший – лучший! – друг променял на какую-то девчонку! Да еще новенькую! Митька, к тому же нарушил не только священные правила мужской дружбы, но и правило новеньких. Новенькие должны сидеть тише воды, ниже травы, пока старенькие к ним не привыкнут, а Митька… благодаря Митьке новенькая Долгорукова сразу стала чуть ли не главная в нашем классе! Все разговоры только о ней и были. Даже сонный Киреев подобрался при виде Долгорукой.
– Дело в Лене Долгорукой? – вдруг спросила проницательная Ольга Дмитриевна и заглянула мне прямо внутрь через свои огромные квадратные очки. Я впервые видел глаза Ольги Дмитриевны так близко – они оказались карие, а вокруг них Ольга Дмитриевна нарисовала косметическим карандашом черные полоски – сверху и снизу. Наверное, ей казалось это красивым. А мне показалось ужасным, как легко и просто она обнаружила своими нарисованными глазами причину нашей с Митькой рухнувшей дружбы.
Я смутился. Ольга Дмитриевна вздохнула и сказала:
– Понимаю. Однажды, когда я была школьницей и училась в пятом классе, на мое место села одна девочка, а моя соседка, с которой мы крепко дружили, только пожала плечами.
– А вы хотели, чтобы она дала той девочке по шее? – догадался я.
– Ну, зачем сразу «по шее», – усмехнулась Ольга Дмитриевна, – зачем же сразу драться, Пустельков?
– Это вы сейчас так говорите, потому что вы учитель, – сказал я. – Раз уж у нас пошел такой разговор, надо говорить прямо.
– Могла бы столкнуть ее, – вдруг ответила Ольга Дмитриевна, – ведь мы были подругами, и это было мое законное место.
– Значит, все же «по шее», – заключил я.
– Но неужели ты хотел бы, чтобы твой друг Митя Бочкин столкнул Лену, когда она впервые села на твое место? – спросила Ольга Дмитриевна.
– Я знаю, что девчонок трогать нельзя, – ответил я, – но разве она правильно сделала, что села и сидела там, как ни в чем не бывало, пока я болел?
– Но это же не сама она села, – сказала Ольга Дмитриевна, – ее посадил директор!
– Но Бочкин мог бы и сказать что-нибудь! – возмутился я. – Например, что это место Пустелькова, и пускай бы директор сажал Долгорукую куда-нибудь еще. А он промолчал. Ему, наверное, даже понравилось. Вот этого я никак не могу ему простить, – запальчиво произнес я и тут почувствовал, что уши у меня и правда горят. Полыхают.
– Может и так, – сказала Ольга Дмитриевна, – но, по-моему, это такая ерунда. Разве вы не можете помириться?
– Я с ним не ссорился.
– Но ты назвал его тупицей! – воскликнула Ольга Дмитриевна. – Разве так поступают с друзьями?
Ну вот, приехали. Значит и Бочкин уверен, что я нарочно обозвал его, раз даже взрослая и умная Ольга Дмитриевна не поняла, как оно вышло.
Оправдываться смысла не было. Я попрощался и пошел к двери. И тут Ольга Дмитриевна вспомнила, зачем просила меня остаться. А я-то решил, что ей и правда есть до меня дело…
– Но я не для того попросила тебя остаться, – сказала она, понижая голос, – я хотела узнать, о чем ты говорил с директором? У него было такое странное лицо!..
– А это не я, – резко ответил я, и Ольга Дмитриевна отшатнулась, – это с ним Бочкин говорил.
– Не поняла, – сказала Ольга Дмитриевна.
– Я тоже не понял, – ответил я, – но это факт. Да вы у директора спросите, он врать не станет.
Ольга Дмитриевна странно посмотрела на меня и сказала: «Иди, Пустельков».
Идти-то я пошел, но не далеко. За дверью меня ждал Киреев.
– Помирился бы ты с Бочкиным, – загудел он.
– Отвянь, миротворец, – бросил я и пошел в столовую. Мне нужен был успокоительный стакан компота – от волнения у меня совершенно пересохло горло. Кажется, я падаю в пропасть.