Или качусь, как снежный ком, с горы. Но на самом деле мы все катились с горы. Втроем.
Стакан компота
Я шел в столовую и жалел себя. Что я буду делать, когда настанет день нашего с Митькой похода? Может, стоило простить Митьке слабость и проявить великодушие? Я не знал.
В столовой все чинно ели сосиски и картофельное пюре. Моя тарелка сиротливо стояла рядом с тарелкой Бочкина. Сам Бочкин сидел над тарелкой и жевал, как корова, откусывая сосиску, наколотую на вилку. Видок у него был тот еще.
– Грустный? – с надеждой спросила девочка. – Он плакал?
– Вряд ли, – сказала женщина с собакой, – я еще не видала мальчика, который плачет, когда ест сосиски, а я давно живу на свете.
– Именно! – вскричал я, подскакивая на лавке. – Он вовсе не плакал! Он улыбался! Самой глупой на свете улыбкой, какую только можно представить! Напротив него сидела Ленка Долгорукая и пила компот, заедая его булочкой! Она тоже улыбалась. И их не трогала моя тарелка, и что меня нет. Подумаешь! Нет какого-то Пустелькова! Ерунда какая.
– Жаль, – сказала девочка, – я надеялась, что все повернется иначе.
– Все и повернулось, – ответил я.
Повернулось, да еще как. Пока я пробирался к своему месту, Митька переложил одну сосиску на мою тарелку, допил компот и протянул руку за моим. У нас с ним был взаимовыгодный дружеский обмен – он мне сосиску, я ему компот. Всем хорошо, но в этот раз меня словно ударило. Потому что он не стал пить мой компот, а подвинул его Ленке!
– А ну не трожь! – закричал я и схватил стакан. Я так резко его дернул, что компот выплеснулся и залил стол. Ленка отшатнулась, а Бочкин покраснел, как рак, и полез драться.
И мы бы подрались, но тут, словно из ниокуда, появилась дежурная учительница и схватила нас за шкирки, как котят.
– Это еще что?! – завопила она. – Драка?!
Пришлось нам прекратить размахивать кулаками. И хорошо, что дежурная вмешалась – кулаки у Митьки оказались внушительные, я и не замечал раньше.
– А что делала эта девочка с маленьким носом? – перебил мужчина с коляской. – Понимаете, у меня девочка, дочка. Меня теперь очень интересуют девочки. Я целыми днями читаю научную педагогическую литературу о воспитании девочек и совершенно запутался. Так как вела себя девочка?
– Да разве я смотрел?! – возмутился я. – Наверное, пила мой компот! Что еще она могла делать!
– Да, печально, – сказал мужчина, – могла бы что-то сказать. Вмешаться. Прекратить это безобразие.
– Вечно в ваши мужские дела должны вмешиваться женщины! – воскликнула женщина с собакой.
Ребята, не ссорьтесь!
После уроков я решил серьезно поговорить с Митькой. Внутри меня бушевал пожар, но я вспомнил мамины слова – Сдерживайте ваши порывы! – и решил сдерживаться. И решить все мирно. К тому же я все еще надеялся, что мы пойдем в поход, как и собирались. Да и что греха таить? Мне было ужасно одиноко. Я привык, что рядом Бочкин. С ним было весело. Но стоило мне подумать о примирении, как перед глазами вставало Ленкино лицо, и я снова злился. Очень тяжело все время злиться. Да вы и сами, наверное, знаете. Однажды я так обидел бабушку, что она целый день со мной не разговаривала, а вечером, когда мы помирились и я попросил прощения, она призналась, что весь день плохо себя чувствовала.
«Ладно, – подумал я, – пусть иногда – иногда! – держит Ленку за руку, если уж ему так приспичит. Потерплю. Пусть здоровается с ней – это я как-нибудь выдержу. Но и только!»
И мне сразу стало легко-легко! Я уже чувствовал, что если Бочкин сделает так, как я хочу, если он будет думать о моих чувствах, все будет по-прежнему. Я даже подпрыгнул от радости, что нашел такое простое, такое чудесное решение.
Осталось объяснить это Бочкину. В принципе, мне всегда удавалось повернуть все таким образом, чтобы всем было хорошо. Я даже втайне гордился этим своим талантом. Я вообще всегда каким-то образом знаю, как правильно и хорошо, и даже Бочкин как-то сказал: «Ты, кажется, всегда прав. Даже тогда, когда не прав, но это же мелочи, верно?..»
В раздевалке никого не было. Кроме Долгорукой и Митьки. Я остановился. Не хотелось объясняться при ней.
И тут Бочкин взял Ленкин рюкзак – ярко-розовый, с единорогом в блестках! – и закинул его на плечо!
Рехнулся. Честное слово, рехнулся.
– Спасибо, Митя, – сказала Долгорукая и…
Я горестно всплеснул руками.
И еще раз. И еще дважды.
– Что?! – не выдержала старушка.