Мои юные подружки, мои наперсницы из деревни, где я проводила школьные каникулы, пользовались таким же бесплодным, туманным языком, потому что были пленницами, жили взаперти в четырех стенах; на свое унылое существование они ставили почтовый штемпель, пытаясь хоть как-то преодолеть трагизм своего положения. В то время как повествования об этом далеком вторжении, a contrario,[28] разоблачают истинную натуру: захватчики полагали, будто взяли приступом Неприступный Город, на деле же они просто заблудились, потерявшись в непролазных чащах своего горестного мироощущения.
Взятие Неприступного… Смутные образы, уцелевшие обломки размытого утеса Времени. Буквы французских слов тянутся то ввысь, то вширь, поражая своей непривычностью, проступают на стенах пещер в ореоле пламенеющих пожаров, оставивших на лицах исчезнувших людей багровые блики…
И чужое письмо опрокидывается, отражаясь в зеркале страдания, являя мне скольжение арабской вязи букв, разматывающейся справа налево, дабы раствориться затем в рисунках доисторического Ахаггара…[29]
Чтобы разобрать это письмо, мне надо опрокинуть собственное тело, погрузить лицо во тьму, пронзить взглядом каменистые или меловые своды, услышать поднявшийся из глубин веков шепот, увидеть окрашенные кровью геологические пласты. Какая магма звуков клокочет там, что за гнилостный запах исходит оттуда? Принюхиваясь, прислушиваясь — мои уши раскрыты, словно раковины устриц, — я пробираюсь ощупью наугад, меня захлестывает былая боль. Совсем одна, от всего отрешившись, отбросив с лица покрывало, я вглядываюсь в черноту, пытаясь угадать картины далеких лет…
За пределами кладезя в прошлом сокрытых веков как услышать звон тяжких оков?.. Но любовь пробивает дорогу себе, и грядущего зов долетает ко мне, заглушая стенания мертвых, сердце гулким набатом гудит, славя предков, восставших из пепла.
Часть вторая. Клики конного боя
Мне пришлось самому возглавить экспедицию в горные районы Бежайи, где жили берберские племена, уже несколько лет отказывавшиеся платить дань… Проникнув в их край и преодолев их непокорство, я взял заложников, чтоб повиновались впредь…
Октябрь 1840 года в Оране: с тех пор как в прошлом году возобновилась война с эмиром, французский гарнизон держится все время настороже.
Маленькое пространство — всего-то в два или три лье — вокруг крепости, между двумя лагерями, Мисергин и Смоковница, находится под строжайшим контролем: тут — несколько садиков для маркитантов, там — три несчастных кабаре. Этого едва хватало, чтобы накормить и развлечь солдат удаленных постов, затерявшихся средь пустынной равнины. На востоке, неподалеку от побережья, простирается ферма единственного землевладельца, некоего Дандурье, поселившегося здесь в 1837 году во время перемирия. На западе начинается территория племен дуаиров и смеласов, союзников Франции — прежде, правда, они точно так же поддерживали турецкую власть, служили жандармами по взиманию налогов.
Остальная часть этого края представляет собой бескрайнее плоское пространство, где нередко появлялись отряды, подчинявшиеся Абд аль-Кадиру, который только что еще раз призвал к священному союзу в борьбе против иноземцев. Начинается решающая фаза войны, которая продлится еще восемь лет.
На дорогах, ведущих в Тлемсен, Мостаганем, Арзев, время от времени появляются французские транспортные колонны. Однако ни один европеец не отваживается ступить на окрестные тропы.
Весной того же года обострились франко-алжирские отношения в центре страны: маршал Вале вместе с королевским сыном герцогом Орлеанским пытался сдержать воинственный натиск атласских племен от Шершелла до самой Блиды и Медеа. Те оказывали поддержку регулярным войскам Абд аль-Кадира и его лейтенантам, давая тысячное пополнение. Вале намеревался организовать военную прогулку; однако ему пришлось снова сражаться в ущельях Шиффы, затем он вернулся в Алжир подводить помпезные итоги и приумножать сводки о боевых успехах. Долина Митиджа была очищена, но волнения не утихали.
На западе тридцатитрехлетний генерал Ламорисьер, бывший командир зуавов, 20 августа был назначен начальником Оранской крепости. Два месяца он места себе не находит, изнывая от тоски: каким образом от оборонительных действий перейти к наступательным, причем незамедлительно? Разве Бу Хамди, лейтенант эмира, не атакует дуаиров на их собственной территории? И не препятствует ли он тем самым снабжению довольствием французов?
Ламорисьер, которому арабы дали прозвище «феска», максимально использует разведывательную службу Дома, карты и топографические съемки местности, сделанные Мартемпреем; эта работа по изучению местности велась не одну неделю шпионами Мустафы бен Исмаила, военачальника дуаиров.
Поступили сведения о перемещении за Тлелатом (уэд, впадающий в огромное соленое озеро на юге Оранской области) племен рараба и бени али. Их вожди безоговорочно поддерживали эмира. Двенадцать лье — то есть шестьдесят километров — отделяют их от французских постов: слишком большое расстояние, чтобы решиться на атаку.
Ламорисьер, однако, не прочь попытать счастья: если бы ему удалось захватить стада да к тому же еще — а почему бы и нет? — кормовые запасы весьма богатых противников, это изменило бы атмосферу в гарнизоне и подняло бы настроение войска. Такая победа принесла бы, кроме того, немалую прибыль и обеспечила бы крепость продовольствием на всю зиму.
Молодому генералу не терпится осуществить задуманное, но в Оране полно шпионов. А операция — первый после возобновления военных действий набег из Орана — должна была готовиться в строжайшей тайне, хотя обмануть вражеских лазутчиков не так-то просто. Тем не менее атака намечается на 20 октября.
Два человека поведают об этой экспедиции: капитан Боске, которого Ламорисьер вызвал из Алжира, чтобы сделать своим адъютантом, и капитан Монтаньяк. Его полк прибыл из Шершелла морем 14-го числа того же месяца.
Оба офицера, ничего не ведая друг о друге, поддерживают семейную переписку, благодаря чему нам и стало известно о событиях этой операции, свидетелями и действующими лицами которой им довелось быть. Вместе с ними мы как бы вновь переживаем все боевые походы осени 1840 года, запечатленные в письмах, которые получает мать будущего маршала Боске, и в посланиях, адресованных дяде и сестре Монтаньяка (пять лет спустя, после знаменитой битвы в Сиди-Брахим, он станет героем-мучеником). Посмертная публикация этих сочинений упрочит престиж их авторов, описывающих победный танец завоевателей нашей земли.
Какой земли? А той, что хранит наша взволнованная память. Не ее ли призраки встают за спиной этих офицеров, которые, едва успев сбросить сапоги на привале, берутся за перо, дабы оставить потомкам ежедневную порцию своей корреспонденции?
21 октября в полдень пехота, спаги Юсуфа и кавалеристы — союзники Мустафы бен Исмаила из племени кулугли — получают приказ собраться на юго-восточной дороге, в лагере у смоковницы. В шесть часов вечера перед генералом и его штабом, производившими смотр, предстали удивленные солдаты и офицеры: две с половиной тысячи пехотинцев, семьсот кавалеристов и такое же число туземных всадников (триста пятьдесят спаги и столько же дуаиров), а также две роты саперов и шесть гаубиц.
Ламорисьер, несмотря на скептицизм Мустафы бен Исмаила, отдает приказ выступать: его войска, малознакомые с местностью, должны пройти за ночь по меньшей мере пятьдесят километров, чтобы на рассвете успеть застать врага врасплох.
Колонна мулов, нагруженных пожитками и носилками, заранее приготовленными для сидячих раненых, продвигается вперед в окружении пехоты. В последние месяцы ее оснастили более легким снаряжением в предвидении новой тактики, основанной, по примеру туземной, на быстрых наступательных действиях.
29
Ахаггар — горный массив в Центральной Сахаре, где было обнаружено множество наскальных изображений разного времени (с 6-го тыс. до н. э.) — животных, людей, колесниц, сцен охоты, войны и др.