Правда, он не осмелился принести их сюда, в этот город, где, как ему было известно, молва славила подвиги шерифа и его лейтенантов. Если бы он решился выставить напоказ хоть одно украденное знамя, привратник, вполне возможно, крикнул бы ему прямо в лицо:
— Вы все равно что шакалы, а он — настоящий лев, укрывшийся до времени в своем логове!
«Он отдает мне медную чашу, — думает про себя уроженец Мазуны, — чтобы похвастаться своим двойным богатством: трофеями, доставшимися ему от нашего героя, а теперь еще и самой красивой из наших девушек, которую он завтра увезет с собой!»
Агу Уарсениса, пересекшего из конца в конец весь древний город, провожали враждебные взгляды, хотя кое-кто из именитых граждан осторожно кивал ему в знак приветствия — на всякий случай. Кортеж, состоявший из доброй сотни всадников, прошествовал вдоль поросшего густой зеленью оврага, рассекавшего город по диагонали на две части. Кавалькада двигалась не меньше двух часов, а тем временем из дома каида, стоявшего в западной части города, напротив оливковой рощи, неслись пронзительные, традиционные крики женщин — «ю-ю».
Празднество берберских всадников — фантазия, — начавшееся на рыночной площади, продолжалось до глубокой ночи. Среди гостей, в окружении женщин родного города, возвышалась, словно идол, Бадра с наглухо закрытым лицом; из-под муаровых складок ее покрывала виднелись только кончики рук и ног. Песнопения, перемежающиеся с благословениями, не утихали ни на мгновение, а мулатка с залитым слезами лицом протягивала окружающим жижу из хны, замешанную в чаше, привезенной из Медины.
Город сотрясался от конского топота и ружейной пальбы; женский хор славил пророка и просил милости у своих святых для завтрашней свадьбы… Мазуна доживала на свободе свою последнюю ночь, и невеста, не обманув бдительного ожидания богато разодетых гостей, залилась наконец слезами.
При первых проблесках зари свадебный кортеж покинул стены Мазуны; перед паланкином невесты выступали пять или шесть всадников, выбранных средь самых молодых двоюродных братьев отсутствующего жениха.
Стоявший у порога своего дома каид Бен Кадрума был единственным, кому положено было видеть лицо Бадры. Позднее некоторые уверяли, будто он заговорил с ней о ее умершей матери, потом вдруг в довольно туманных выражениях стал просить у нее прощения.
И снова около сотни прибывших накануне наездников выступали все с той же спесью, только теперь они двигались в обратном направлении. К коляскам, увозившим родственниц аги, присоединились другие экипажи, где разместились обе мачехи невесты, две ее тетки с отцовской стороны и с десяток именитых горожанок. Они направлялись в Милиану, где, как говорили, затевался праздник на целую неделю.
В возвышавшемся над всеми паланкине лицом к увешанной золотыми украшениями, нарумяненной Бадре сидела мулатка в голубом, отливающем блестками платье, на ее курчавую шевелюру был наброшен ярко-красный шелковый платок. Рядом с ней находилась дочь аги, чуть-чуть помоложе Бадры и почти такая же красивая.
В первом ряду пышного кортежа гарцевал сам ага Си М'хамед, не спускавший с паланкина глаз. Он уже думал о другом празднике, который последует вскоре после этого, — о празднике по случаю свадьбы его дочери; может, она станет женой сына его нового коллеги, аги сбеахов Си Мохамеда, который заступил на пост Бель Касема, убитого Бу Мазой.
Один из юношей, скакавших в авангарде, вдруг поотстал и поспешил к aгe:
— На западе, за первыми ложбинами, появилась группа всадников в красных тогах!
— Красные тоги — да это же спаги! — сказал в ответ ага…
Остановив своего коня, он стал всматриваться в указанном направлении, но мог разглядеть только неясное, едва заметно приближающееся пятно. Взмахом руки он подал знак кортежу остановиться. Четыре лошади, запряженные в паланкин, сделали одно или два резких движения, так что все сооружение на какую-то долю секунды наклонилось влево… Донесся слабый женский крик, но паланкин уже обрел равновесие.
Это охрана моего друга Си Мохамеда! — крикнул зычным голосом ага М'хамед. — Он обещал помочь мне!.. Это он скачет к нам со своими охранниками и всадниками. Наверняка хочет принять участие в конном празднике! Окажем ему достойную встречу!
Всадники из авангарда один за другим повернули назад, ряды кортежа сомкнулись в ожидании приказаний.
— Встаньте в два ряда! — приказал ага.
Пока мужчины перестраивались и только охранники паланкина оставались на своих местах, ага Уарсениса, радостно улыбаясь, переходил от одних к другим, довольный этой встречей, напомнившей ему былые празднества в молодые годы, а может, и его собственную свадьбу.
— Они уже близко! — заметил кто-то.
Облако густой пыли заволокло горизонт. (И все-таки сквозь пыльную завесу можно было различить высокие фигуры наездников на низкорослых лошадях и ярко-красные пятна вздувшиеся от быстрой скачки тоги на спинах спаги. Внезапно дробный топот послышался совсем близко, словно рядом ритмично работал какой-то механизм, опередивший людей… Лишь кое-кто из присутствующих, отличавшихся особой осторожностью, удивился численности прибывших: двадцать или тридцать всадников, а может, и больше — наверное, авангард. Постепенно очертания их прояснялись, стали видны склоненные головы, согнутые ноги, длинные ружья наперевес.
— Что-то я не вижу своего коллегу! — прошептал ага, застывший в ожидании чуть поодаль от своих товарищей, двойная цепь которых вытянулась на добрую сотню метров.
Женщины в колясках — невидимые зрительницы оживились. Услышав разговоры о грядущем конном празднестве фантазии, — они испустили первый протяжный клич свое многократное «ю-ю», прозвучавшее прологом к наступающему торжеству. И почти в тот же миг раздался ружейный выстрел, затерявшийся в шквале пронзительных криков, рассекавших воздух. Кто-то успел заметить, что и сзади надвигается целая толпа. Ага М'хамед, стоявший по — прежнему в стороне, тронул свою лошадь, инстинктивно приблизившись к паланкину. Среди всадников он все еще искал глазами агу сбеахов, который на таком-то расстоянии мог бы окликнуть своего коллегу. Си М'хамед вдруг забеспокоился-ведь тут находились и его дочь, и его невестка.
Пыль еще не улеглась, и в ее гуще снова послышались выстрелы. Какой-то мужчина застонал, потом раздался крик ярости:
— Нас предали! Нас предали!
Неясные возгласы, издаваемые вновь прибывшими всадниками, слились вдруг воедино и, расколовшись, покатились по рядам, толпа людей задрожала, словно пшеничное поле на ветру:
— Мохамед бен Абдаллах!
— Мохамед бен Абдаллах!
Ага Си М'хамед понял наконец: стоявшие неподалеку от него товарищи падали один за другим под неумолчный стрекот карабинов.
— Нас предали! Нас предали! — твердили средь всеобщей сумятицы и неразберихи обезумевшие голоса.
Увы, это и в самом деле был шериф Бу Маза со своими воинами! Некоторые из них с диким хохотом сбрасывали с себя нарочито театральными жестами одеяние спаги, которым они воспользовались, прибегнув к военной хитрости.
«Значит, они убили моего друга, агу Мохамеда, и всю его охрану! Сняли с них одежду и переоделись, чтобы застать нас врасплох. Нас было трое: Бель Касем, Мохамед и я, а теперь, кроме меня, никого не осталось, да и мне, видно, пришел конец! — пронеслось в голове у аги, который один не разрядил своего ружья».
Вокруг него началась паника, люди бросились бежать: ружья-то у всех были заряжены холостыми патронами. Больше десятка мужчин погибли сразу, кое-кто успел воспользоваться кинжалом… Ага бился врукопашную с одним из воинов шерифа, судя по внешнему виду местным сбеахом. Мысли теснились одна за другой: главное не отходить от паланкина, думал он, чтобы было кому защитить двух девушек, сражаться надо до конца, перебить их всех, ну или почти всех. Ненависти в его душе не было, ничего, кроме удивления, он не испытывал. Первого противника он сумел ранить, и тот отступил, но перед агой сразу же выросли еще двое, потом трое. Он видел только их блестящие глаза.
«Как это чертовому шерифу удалось вернуться от флиттасов так быстро и так незаметно?» — думал он скорее по привычке, а сам тем временем продолжал с поразительной ловкостью отражать удары, хотя и знал, что ловкость эта в конечном счете была все равно бесполезна… Когда его ранили в бок, под мышкой, это была первая его рана, он вздрогнул всем телом и тут только заметил на вершине холма своего соперника в светлой одежде с новым ярко-красным знаменем, развевающимся над его головой. Словно орел — победитель, Бу Маза наблюдал сверху за схваткой.