— Довольно, ради Аллаха! — воскликнул Иса, глаза его горели, он не мог оторваться от этого зрелища.
— Довольно! — взвыл женский голос откуда-то из гущи пленниц.
— Уж не собирается ли она раздеться догола? — подхватил другой в передних рядах. Со всех сторон раздавался враждебный ропот.
В тот же миг кормилица подбежала к ней. Она обвила руками хрупкую фигурку девочки в изумрудном платье с развевающимися на ветру волосами, а та, устремив взор к небесам, твердила тихонько, словно про себя:
— Я — нагая! Хвала Ачлаху, я совсем нагая! Хвала…
Мулатка с материнской нежностью мало-помалу успокоила свое измученное дитя и потихоньку втиснула ее в самую гущу ропчущих женщин.
Никто из них не поинтересовался судьбой второй девушки — дочери убитого аги. Палатку шерифа сложили. Его колонна двинулась первой со знаменем впереди, с оркестром флейтистов и барабанщиков, пронзительная музыка которых будоражила душу. Шествие замыкали воины Исы бен Джинна со своими мулами, сгибавшимися под тяжестью драгоценностей и выкупа.
Две недели спустя полковник Сент-Арно, окурив неподалеку от пещер Накмариа очередную группу сбеахов, повстречался наконец с войском Бу Мазы, пытавшегося на какое-то время уклониться от битвы.
Ему-то в руки и попали несметные сокровища, а заместитель Сент-Арно, Канробер, разогнал приверженцев Бу Мазы… Дочь аги, плененная шерифом (зачем она оставалась в его палатке — чтобы по-прежнему оскорблять его, бросая ему вызов? — никто так и не узнал), исчезла в суматохе боя. Через два дня ее брат, служивший проводником спаги Канробера, проезжал мимо одного дерева.
— Брат, Али, брат! — раздался тихий, испуганный шепот.
Сын аги остановился под ветвями дуба. Маленькая фигурка оторвалась от дерева и прыгнула прямо в седло изумленного молодого человека.
— Я прячусь здесь уже два дня! — прошептала девушка, обняв брата.
Возвратившись в Тенес, французские солдаты поведали о встрече брата с сестрой настоящее чудо… А на базарной площади Мазуны бродячие сказители мед-дахи — рассказывали народу, как султан, обещанный пророками, вернул «нагими» жен и дочерей вероломных предателей и их приспешников. Распродав все свое добро и прогнав обеих жен, Мохамед бен Кадрума решил совершить паломничество в Мекку вместе с дочерью.
— По возвращении, — объявил он кое-кому из своих близких, — я уже не вернусь в этот город, который утратит свою свободу! Подобно многим другим, я отправлюсь в изгнание-в Тунис, в Дамаск, а может, и в Стамбул.
За год до этих событий в Алжир приехал бывший лейтенант Наполеона I, ставший впоследствии землевладельцем, который к 1840 году разорился из-за двух небывалых паводков Роны. Берар — так его звали — решил заняться земледелием в новом Тенесе. Солдаты армии Бюжо строили в этом селении дома из досок, на смену которым позже пришли камни величавых римских развалин.
Однако Берар вскоре оставил земледелие и занялся торговлей — он продавал бумагу, карандаши и тетради, — а потом открыл еще и читальный зал. Тут как раз начался мятеж в Дахре и последовали все описанные выше события, в том числе и мазунская свадьба, которую Бу Маза использовал как западню.
Владелец писчебумажного магазина Берар благодаря своему опыту бывшего императорского солдата, а также полученному образованию и своим сединам становится одним из старейшин европейского Тенеса, остро переживавшего столь близкие территориальные волнения. Он решил возглавить одну из вспомогательных военных частей… Двадцать лет спустя он напишет воспоминания об этом мятеже, но в Мазуне так ни разу и не побывает. Впрочем, в то время никто из европейцев не мог еще на это отважиться; древний город упорно сохранял свой нейтралитет, окончательно погрузившись в непробудную спячку.
Один из лейтенантов Бу Мазы, аль-Гобби, тоже оставит описание этих событий. Принимал ли он сам участие в нападении на свадебный кортеж? Восхищался ли, стоя рядом со своим командиром, Бадрой, оставшейся «нагой»? Вполне возможно, что так оно и было.
Когда Берар писал свои воспоминания, он, по его словам, уже ознакомился с описанием аль-Гобби. Однако осталось неясно, читал ли он перевод арабского текста, или у него была копия оригинала? Сам оригинал до настоящего времени так и не найден.
В конце концов все погружается в сон, уходит в небытие: женщины, изнемогающие под тяжестью драгоценностей, города, на которые давят воспоминания о прошлом, точно так же, как записи, оставленные очевидцами, которых предают забвению.
В Париже в маленькой квартирке владельца книжной лавки двое влюбленных собирались без всякого шума, тихо и скромно, отпраздновать свадьбу.
Дни подготовки к этому торжеству проходили как во сне. Но даже приближающийся праздник не мог заставить забыть о подстерегавшей в те дни каждого беде, и было неясно, не случится ли чего в самый последний момент с гостями, а может, и с новобрачными…
Будущая супруга бродила по темным комнатам, заставленным книжными полками. К ней в гости приехала мать, стройная женщина, которой не было еще и сорока, с толстой косой черных волос за спиной; она прилетела ночным самолетом вместе с младшей дочерью, почти ребенком. Все три женщины рьяно убирали квартиру, потом мать с невестой отправились в большие магазины, чтобы сразу купить что-то вроде приданого: белье, бледно-голубое домашнее платье, пару туфель.
День свадьбы за месяц был назначен женихом, вынужденным скрываться и потому перебиравшимся с квартиры на квартиру; девушка, жившая в студенческом общежитии, всякий раз узнавала о новом его пристанище, которое хоть на время обеспечивало ему безопасность. Так продолжалось около года.
Одно из последних его прибежищ находилось напротив заведения для глухонемых. Но и с ним пришлось расстаться во избежание несчастья. Консьержкой там была вечно растрепанная коротышка; каждый вечер она ругалась во дворе последними словами, не в силах справиться с непробудным пьянством своего супруга. Но именно она в один прекрасный день выставила двух полицейских, явившихся нанести у нее справки о молодом студенте. Без малейших колебаний она тут же спровадила их:
— Да уж птичка-то давно улетела!
Едва полицейские ушли, она сразу же поднялась, чтобы предупредить их, потому что, по ее словам, «от природы терпеть не могла шпиков!».
Полицейское расследование началось, в общем-то, из-за пустяка: отменили льготу, которой раньше пользовался молодой человек в отношении военной службы. Его престарелые родители в горном селении, измученные бесконечными налетами партизан и следовавшими за этим прочесываниями, сумели предупредить сына о том, что им пришлось дать его парижский адрес, который, как они надеялись, был уже не действителен.
— Он мне давно не пишет! — заявил полицейским отец. Должно быть, работает где-нибудь во Франции, чтобы иметь возможность продолжать учебу. Мы бедные. Я не могу посылать ему деньги!
А затем продиктовал двенадцатилетней девочке письмо:
— Пиши: «Они доберутся до тебя! Уезжай поскорее в другое место!»
Сын не сумел переехать сразу, из-за чего и возникли неприятности. Тем летом конкурирующая националистическая фракция, которая оспаривала у объединенной организации право на вступление в ее ряды старых активистов (рабочие вновь стали встречаться в североафриканских кафе, как до войны),[52] не раз угрожала кровной местью. В результате первого столкновения между соперничавшими и одинаково тайными организациями, имевшего место в одном из ресторанов в центре Парижа, насчитывалось пятеро или шестеро убитых. Центральные газеты, писавшие об этом, утверждали, что речь шла о сведении счетов между гангстерами.
Во время прогулок, которые влюбленные еще позволяли себе, то были блуждания с бесконечными разговорами вне времени и пространства, принадлежавших другим и революции, словно, не имея права быть вписанным в историю с большой буквы, их счастье, когда они обнимались в подъездах, имело тем не менее отношение к коллективной горячке, — так вот во время этих прогулок влюбленные остерегались, конечно, полицейской слежки. Однако такого рода опасность была не самой страшной.