Несколько месяцев спустя нас выдал один партизан. На рассвете лагерь окружили французы. Мы с джеддой встали в то утро первыми и собирались совершить омовение перед утренней молитвой. Как вдруг где-то поблизости я услыхала французскую речь.
— Кто это говорит по-французски? — удивилась я.
— Какой-нибудь партизан! — ответила джедда.
— Не может быть, — сказала я, — ты прекрасно знаешь, что по-французски теперь у нас говорить запрещено.
Выглянув из укрытия, я заметила французских солдат.
— Солдаты! Солдаты! — закричала я и стала будить остальных.
Но тут уже начали стрелять. Один мальчик (кое у кого из женщин были при себе дети), пошатываясь спросонья, едва успел выбраться наружу, и пуля угодила ему прямо в лоб; он замертво свалился к моим ногам. Бедняжечка: один неверный шаг стоил ему жизни! Мы с джеддой бросились бежать. Остальные женщины, не носившие военной формы, решили остаться на месте.
За нами гнались солдаты. Мне удалось спрятаться, и я не вылезала из своего тайника весь вечер и всю ночь. Но на этот раз французы и ночью выслеживали нас, мы попали в окружение. Я сидела, скорчившись, среди кактусов, но меня в конце концов все-таки нашли!
Когда меня вытащили, один парень родом из Менасера (я его не знала, а он, оказывается, как мне потом сказали, играл в оркестре на свадьбах) тут же сообщил французам:
— Это сестра братьев Амрун! Один из них погиб в бою, а другой по-прежнему с партизанами!
Меня спросили, правда ли это. Я подтвердила.
— А где теперь твой брат?
— Я его давно не видела!
На мне была партизанская форма, и офицер приказал:
— Обыщите ее! Может, у нее есть оружие!
Так сказал француз, а конник из арабов, перешедший на сторону противника, который охранял меня, ответил:
— Если у нее есть оружие, тем хуже для нее!.. Хочет убивать, пусть убивает!
— Тут подошел другой перебежчик и сказал, обращаясь ко мне:
— Я тебя знаю! Я видел, как вы с братом перебили двадцать восемь человек! Вы убиваете своих ближних! Вот потому-то я и ушел от вас, решил сдаться!
— Гнусный предатель, — сказала я ему, — и ты еще смеешь так разговаривать! Это ты убиваешь и режешь своих! Мы друг друга не убиваем!.. Это ты продаешь своих и сам продаешься за миску похлебки!
Рассвирепев, он направил на меня свою винтовку и стал угрожать:
— Я убью тебя!
— Убей, — сказала я ему, — убей, если можешь, если ты мужчина! Да только разве ты мужчина, ты предатель! Так убей же меня, девчонку, я даже не женщина, да тебе-то ведь все равно! Убивай, тебе же нравится убивать!
Они продержали меня гам всю ночь. Сначала солдаты решили:
— Мы тебя свяжем!
— Ни за что, — заявила я, никто из вас не посмеет прикоснуться ко мне! Поставьте охрану в несколько человек! Но связать меня — нет!
Они и в самом деле оставили несколько солдат. Утром мне принесли кофе.
— Сначала мне надо умыться!
Они принесли мне воды. Я совершила омовение. Тогда они снова предложили мне кофе.
— Не буду я пить! — заявила я.
Они стали совать мне сухари.
— Не буду я есть!
Взяв сухари, я положила их на землю.
— Ты хочешь оставить их своим «братьям»? — усмехнулся один из них.
— Мои «братья» не похожи на вас, — возразила я, — они не станут продаваться за кусок хлеба!
— Кто приносил вам еду?
— Мы сами!
— Кто доставал вам одежду?
— Мы сами!
Потом они показали мне останки людей, которые, верно, сотрудничали с Францией.
— Кто их убил?
— Я ничего не видела!
— Покажи нам дороги, по которым вы спускались отсюда!
— Я их не знаю, я отсюда не выходила!
— Опиши нам, как выглядят партизаны!
— Такие же точно солдаты, как и вы! А на лица я не смотрю!
— Как же так вышло, что ты, такая молодая, пришла сюда, бросила отца с матерью?
— Партизаны мои братья, они заменяют мне и отца, и мать!
Больше они ни о чем меня не спрашивали, но я все-таки добавила:
— Я не признаю власти французов! Меня воспитывали по арабским обычаям! Мои истинные братья «братья»-партизаны!
Потом они увели меня. Возле какого-то уэда один из перебежчиков тайком передал мне патронташ. Но тут появился офицер, и тот сразу отобрал у меня патроны… Прошло немного времени, и предатель, тот самый, который обвинял и оскорблял меня раньше, подошел ко мне и снова стал угрожать: «Я убью ее!» Но я не испугалась и опять высказала все, что думала о нем, сказала, что «он продался за миску похлебки!».
Тогда вмешался другой перебежчик, по имени Шериф, и сказал ему:
— Оставь ее в покое! Бери пример с французов, несмотря на ее возраст, даже они не решаются с ней разговаривать, ты же ее все время взвинчиваешь, а ведь она твоя землячка!
Тут третий, повернувшись ко мне, предложил:
— А ну, бери винтовку и стреляй сама, бери, тебе говорят!
Я знала, конечно, что он надо мной смеется, но все-таки ответила, не удержалась:
— Думаешь, я не умею стрелять? Хочешь, покажу?
Так мы спорили, а нас тем временем посадили в грузовики. Мы прибыли в казарму Шершелла. Меня бросили в какой-то чулан с выложенным плиткой полом. Я легла и заснула. Потом пришел охранник.
— Хочешь помыться? — спросил он.
Он отвел меня к водоему, дал мне мыло и полотенце. Я помылась и вернулась обратно в камеру. Потом за мной пришли и повели на допрос, который начался сразу же после полудня и продолжался несколько часов… На все их вопросы я отвечала одно и то же:
— Я не признаю вас! Я не признаю власти французов!
Они пытались заставить меня рассказать, где проходили партизанские части, и назвать имена их командиров. Но я неизменно отвечала:
— Я ничего не знаю!
Тогда меня перевели в другую комнату и стали спрашивать:
— Это правда, что Хамданова катиба,[59] — (ее так называли потому, что командовал ею Хамдан), — распалась?
Я знала об этом, только им, конечно, сказала совсем другое:
— Нет, неправда! Да вы же сами видели, что в тот день, когда у вас была стычка с нами и столько ваших раненых отвезли в госпиталь, это же был Хамдан! Его катиба спускается с джебеля Шенуа в Бу Хилаль!
Один офицер не выдержал и два раза ударил меня по лицу. Потом они принесли автомат.
— Выкладывай все, что знаешь, иначе мы расстреляем тебя!
— Стреляйте, — сказала я. — Я все равно не боюсь вас! Я даже не женщина, я — девочка, но за меня отомстят мужчины!.. Каждый из них убьет сотню ваших! Стреляйте!
Они принесли хлыст и стали бить меня. Подключили свои электрические аппараты и стали пытать меня.
— Я не признаю вас!
Страха я не испытывала: Аллах обратил, видно, этих французов в тени, потому что я видела только их тени! Я и правда предпочла бы в тот миг отправиться в мир теней!
Вдруг кто-то из них спросил меня:
— Ты-девушка?.. Нам говорили, что такой-то… ион назвал имя командира из Музаи, — хотел взять тебя в жены!
Я поняла, что они узнали об этой истории от бывшего партизана, который нас предал.
— Я не замужем! — ответила я.
В конце концов меня отвели обратно в камеру. Мне дали кровать, одеяло. Принесли тарелку с едой — там было даже мясо — и хлеб с ложкой. И вот, оставшись совсем одна, я вдруг заплакала, слезы текли ручьями, и я никак не могла остановиться! «За что Аллах покарал меня, — в отчаянии думала я, — зачем отдал меня на поругание французам?»
Дверь приоткрылась, и появился охранник, из перебежчиков.
— Не плачь, не плачь! — сказал он мне. — Ты не первая попалась! Сначала, когда тебя допрашивают, это тяжело, очень тяжело, но потом, вот увидишь, они тебя отпустят!
Я не хотела говорить с ним. И он снова закрыл дверь. Я взяла тарелку, попробовала мясо, но откусила два-три кусочка, не больше, потому что опасалась отравиться, хотя была страшно голодна. А к остальному не притронулась. Утром мне принесли кофе. Я попросилась сначала помыться. Меня вывели во двор, к водоему. Мыться пришлось на глазах у всех: я ополоснула лицо, руки до самых локтей и ноги до колен, как во время омовений. Потом распустила волосы, теперь уже не такие длинные, расчесала их и уложила. А они стояли и смотрели на меня!