В целом, однако, семейный дух, которым заслуженно славятся французы, значительно развился в течение восемнадцатого века; родители стали выказывать больше привязанности к своим детям, чем в суровом семнадцатом столетии. Художники (Моро-млад-ший, Дебюкур, Шарден и др.) и писатели (Мармонтель, виконт де Сегюр, Мариво, Ретиф де ла Бретон в превосходной книге Vie de топ реге[203] и пр.) впервые стали восхвалять нежность семейных отношений.
Разумеется, предметом для разговоров в обществе служили и всегда будут служить пары, у которых семейная жизнь не сложилась. В сущности, никого не занимают рассказы о счастливой семейной жизни. Предполагается, что о ней нечего говорить. Чтобы жизненная драма представляла для слушателя интерес, в ней должны быть конфликты, препятствия и искушения. Не будь яблока — никто бы не подумал поднимать такой шум вокруг Адама и Евы. Нет яблока, и нет ни теории, ни сюжета, ни сплетни, ни романа, ни mot d esprit[204]... Шамфор был одним из немногих писателей восемнадцатого столетия, которые полагали, что о супружеской любви есть что говорить и что к этой теме следует обращаться чаще, особенно на сцене. Кстати, Шамфор высказал о любви и женщинах несколько чрезвычайно едких замечаний, но, тем не менее, крайне свирепо обрушился на Сенака де Мельяна, сделавшего то же самое, обвиняя его в том, что он описал взгляды и пороки меньшинства из них.
Несомненно, можно привести множество примеров супружеской любви и преданности: принц и принцесса де Бёво, Аврора де Сакс и Дюпэн де Франкёйль, герцог и герцогиня де Люинь, маршал де Нури и его супруга, герцог и герцогиня де Шеврез, маркиз и маркиза де Креки, генерал и мадам Аафайет, маркиз и маркиза де Граммон, ученый Ампер и его супруга Жюли и другие; но продолжать список было бы скучно, и объем книги не позволяет мне подробно рассказать о каждой счастливой паре. Тем не менее мне бы хотелось взять из этого списка одну, чтобы немного оживить их имена для читателя; мой выбор пал на Аврору де Сакс (бабушку Жорж Санд). Еще очень молодой она вступила во второй брак с Дюпэном де Франкёйлем, которому было шестьдесят два года. Аврора де Сакс оставила потомкам описание не только своей идеально счастливой семейной жизни, но и царившей в определенных аристократических milieux* атмосферы учтивости, которая от господствовавшего в Париже цинизма отличалась как небо от земли.
«Были ли тогда вообще старики и старухи? Старость в мир принесла Революция. Ваш дедушка, дитя мое, до последнего дня следил за своей внешностью, был красив, спокоен, нежен, весел, любезен, грациозен, надушен. Будь он моложе, он был бы слишком общительным, чтобы жить так спокойно, и я бы не была с ним так счастлива; другие могли бы разлучить его со мной.{174} Я убеждена, что на мою долю выпало разделить с ним лучший период его жизни и что никогда молодой мужчина не доставлял молодой женщине большего счастья, нежели ваш дедушка доставлял мне; мы ни на минуту не расставались, и мне с ним никогда не было скучно. У него было множество талантов и идей. Мы целыми днями играли дуэтом на лютне и скрипке, однако он был не только превосходным музыкантом, но и художником, слесарем, часовщиком, плотником, поваром, декоратором, архитектором... он даже умел вышивать, притом делал это великолепно! По вечерам, когда у нас не было гостей, он мог рисовать, а я — шить, а потом мы по очереди читали друг другу вслух... В старости любят глубже, нежели в молодости, и того, чья любовь к нам совершенна, не любить невозможно».
«В те времена мы знали, как надо умирать и как надо жить. У нас никогда не было никаких надоедливых немощей. Если у нас была подагра, мы все равно отправлялись на прогулку, не делая из болезни трагедии. Воспитанные люди скрывали свои страдания и огорчения. Нас не волновали те деловые заботы, которые отупляют ум и разрушают внутреннюю жизнь. В случае разорения мы никогда не допускали, чтобы об этом стало известно; мы в любой игре умели достойно проигрывать. Мы не должны были пропускать ни одной охоты, даже если были едва живы и нас нужно было туда нести! Мы считали, что лучше умереть на балу или в Комедии, чем дома, в окружении зажженных свечей и отвратительных людей в черных одеждах. Мы наслаждались жизнью и не пытались отговаривать других от наслаждения ею, когда нам приходило время с нею расстаться. Последние слова моего старого мужа были: “Живите долго — будьте счастливы”».{175}