Такова была milieu*, в которой облагораживающее влияние очаровательных женщин распространялось на их отпрысков — черта, тонко подмеченная виконтом де Сегюром: «Во времена царствования Людовика XV и Людовика XVI матери давали сыновьям уроки любезности и изящества, завершавшие их образование и сообщавшие им ту редкостную куртуазность, ту изысканность манер и чувство умеренности в речах, тот утонченный вкус, которые всегда отличали французское общество». Благодаря такому воспитанию (продолжавшемуся до двадцатого века) мужчины легче поддавались влиянию женщин, оно облегчало отношения между полами и способствовало упрочению репутации любовника-француза.
Была ли большая часть женщин очень несчастлива в своей семейной жизни? Я не очень склонна верить этому. Брак был средством обрести свободу в той степени, которая может показаться ограниченной нам, но которая, тем не менее, была очень существенна для них. Только вообразите: ни одной девушке не позволяли читать романы до тех пор, пока она не становилась мадам. Какие волнующие минуты ей предстояли! Как заметила мадам де Пюизё своей юной подруге: «Если книги кружат вам голову, тем хуже для вашего мужа — это его забота!» «Я вышла замуж,— признавалась Дидро мадам д’Удето,— чтобы увидеть мир: балы, Комедию, Оперу...»
Что касается той жизни, которую они оставляли позади, то вот каков был обычный распорядок дня юных аристократок (пансионерок двух фешенебельных монастырей, аббатств Блуа и урсулинок).
В аббатстве Блуа девочки вставали зимой в половине восьмого, а летом — в семь утра. Затем с восьми до девяти изучали в классе катехизис, с девяти до половины десятого завтракали, в десять часов слушали мессу, а потом до одиннадцати читали. С одиннадцати до половины двенадцатого продолжался урок музыки, с одиннадцати тридцати до полудня — урок рисования, с полудня до часу — история и география, затем — второй завтрак и отдых до трех часов дня. С трех до четырех — письмо и арифметика, с четырех до пяти — урок танцев, за которым следовал полдник и отдых до шести часов вечера. В семь вечера подавался обед, а в половине десятого пансионерки укладывались в постели.
В аббатстве урсулинок девочки вставали летом в пять утра, а зимой — в половине седьмого. В семь пятнадцать читались молитвы, затем — завтрак и месса. После этого с восьми до десяти утра — уроки и чтение. В три часа дня — обед, в пять — ужин, и в восемь вечера ученицы отходили ко сну.
На юных девиц возлагались и хозяйственные обязанности — об этом писала будущая принцесса де Линь на страницах своего монастырского дневника, из которого мы узнаем, что мадемуазель де Бомон и мадемуазель д’Армайль были поручены счета, девицы д’Юзэ и де Буленвийер подметали пол, девицы де Роган, Га-лар и д’Аркур приводили в порядок и зажигали лампы, мадемуазель де Вог заведовала кухней, а сама будущая принцесса смотрела за стеклянной и фарфоровой посудой и накрывала на стол.
После этого не приходится удивляться, что большинство девиц были послушными, подобно Анжелике из Ecole des meres[205] Мариво — «юному и робкому существу, чье единственное образование состояло в том, чтобы научиться покорности». Но первоначальный недостаток страсти к неизвестному официальному жениху вскоре сменяли более нежные чувства, которые у молодых девушек вызывал, возможно, не столько сам молодой человек, сколько увлекательные предсвадебные хлопоты. Так было и в том, надо полагать довольно типичном, случае, когда девятнадцатилетняя мадемуазель Акериа в 1748 году писала матери после первой встречи в приемной монастыря с женихом и будущим свекром: «Вы спрашиваете, какое впечатление произвел на меня этот визит. В моем сердце не может быть сильных чувств к незнакомому человеку, о котором я ранее никогда не слышала. Его отец задал мне тысячу вопросов. Сын почти ничего не говорил. Я ничего против него не имею. Надеюсь, я со временем научусь его любить, если мы поженимся». Несколько дней спустя тон переменился: «Он написал мне самые нежные вещи, какие только можно вообразить, а отец хочет заказать для меня три весенних платья и спросил, какие цвета я выбрала бы для них. Моя дражайшая матушка, я хотела бы платье цвета гиацинта, но не дам ответа, пока не узнаю Вашего мнения».
Девушки вроде мадемуазель де Мальбуассьер часто выходили за монастырские стены и взрослели быстрее. Тем не менее, подобно ей, им удавалось сохранить свежесть и наивность своих лет, о чем можно судить по письму пятнадцатилетней Мальбуассьер, написанному в 1762 году Аделаиде Мельян, ее близкой подруге и наперснице:
«Муж, любящий свою жену,— это чудо. Правильно делают родные, что выдают нас замуж юными, потому что, если бы они дожидались, пока мы станем взрослыми, нам было бы, думаю, намного труднее найти женихов, из-за чего мы могли бы лишиться нашего счастья и свободы. Девушка в пятнадцать, шестнадцать или семнадцать лет думает, что ей нечего более желать, если у нее есть красивая карета, ливрейные лакеи и бриллианты. Она чистосердечно верит, будто человек, за которого она вышла замуж, после свадьбы останется таким же, каким был до венчания. Но насколько непохожи друг на друга супруг и жених! Стоит лишь произнести роковое да, как он делается грубым, скаредным, вспыльчивым, и все его недостатки становятся видны, он полагает, что, поскольку вы с ним обвенчаны, вам надлежит безропотно нести свое ярмо с покорностью рабыни. Несколько дней назад в Комедии — в соседней ложе — у меня перед глазами был один подобный пример, и это навело меня на размышления!