В письмах, которые графиня почти ежедневно посылала шевалье в Африку, живо проявляется ее приятный, веселый характер и восхитительные, не характерные для восемнадцатого века непосредственность и простота. Графиня смеется, видя, как удивляются ее провинциальные друзья естественной манере поведения «важной дамы из Парижа» и ее готовности принять участие в деревенских танцах. Должно быть, они удивились бы еще больше, если бы узнали, что она лазает с детьми по горам, стряпает на костре немудреную еду и отправляется в два или три часа утра в длительные экскурсии. Графиня любила природу искренне, а не просто подражая Жан-Жаку Руссо, и предпочитала деревенскую жизнь столичной суматохе. «Что за странную жизнь ведут парижане,— писала она своему рыцарю,— я никогда не могла привыкнуть к ней. Вечная беготня, вечные поиски людей, которые делают для вас ровно столько же, и ни на йоту больше, сколько вы делаете для них, вечное повторение одних и тех же сентенций. Никогда не показывать себя такой, какая ты есть, никогда не говорить того, что думаешь на самом деле... все эти ограничения и неестественное чувство, будто находишься на трибуне... я могла бы умереть от этого».
Дни графини проходили в чтении, писании писем, заботах о детях; она ездила в театр и немного интересовалась политикой (хотя, читая ее письма, вы бы никогда не подумали, что надвигается Революция), но куда бы она ни шла, ее всюду сопровождал образ шевалье. «Вы положили конец моей жизни,— печально писала она любимому вскоре после его отъезда,— двадцать второго ноября 1785 года — в день Вашего отплытия; Ваши амбиции разрушили все: и счастье, и любовь, и надежду». Она так много думала о нем, что ее здоровье пошатнулось. «Я устала даже больше обычного, думая о Вас весь день».
Она начала писать книгу эссе и, рассуждая о грусти, признавалась, что существуют определенные виды «неотвязной грусти», от которой не может предложить читателю никакого лекарства,— той грусти, которой неизлечимо больна она сама. «Я в отчаянии от самой себя, поскольку два сильнейших средства от любви — время и расстояние — мне более не помогают. Я люблю Вас так же глубоко, как любила всегда». Те, кто был влюблен, поймут ее, писавшую: «Все красивые слова, которые, пока я не полюбила, казались мне преувеличениями, теперь кажутся слишком слабыми: фразы вроде «чувствовать, что твое сердце вырвано из груди» — «потерять половину души» — «чувствовать смертную муку» — «лить слезы ручьями» суть верные и правдивые описания того, что за эти последние два года пережила Ваша бедная жена ради любви к Вам. (Графиня и шевалье называли друг друга «муж» и «жена» и, разумеется, были супругами в духовном смысле.)
Шевалье посылал письма с каждым судном, как правило, сопровождая их подарками: тропическими птицами и образцами экзотических цветов; много раз он писал, страдая от приступа лихорадки, когда «эта бедная голова похожа на госпиталь, в котором все мысли изнемогают, подобно пациентам, лишенным сил, мужества и своего врача; сам разум так страдает, что не в силах исполнять свои обязанности».
На жалобы графини по поводу его «амбиций» он ответил: «Будь я молод, богат, красив, будь в моей власти дать Вам все, что делает женщину счастливой в ее собственных глазах и во мнении света, у нас давно бы уже была одна судьба и одна фамилия. Но возмещением моей бедности и моему возрасту могут служить лишь немного уважения и чести... Простите меня, дорогая, и будьте благосклонны ко мне».
В завуалированных словах он скромно намекает на целомудренность их отношений: «О чем я более всего могу сожалеть, так это о том, что оставался благоразумным до последнего момента, тогда как один миг неблагоразумия мог бы стать для нас источником сладчайшего утешения; не будем слишком много думать об этом, так как это может вызвать во мне ненависть к добродетели».
И хотя это вышло из моды, в своих письмах они позволяли себе быть сентиментальными. Однажды графиня попросила возлюбленного прислать ей прядь его волос. Шевалье откликнулся на ее просьбу, несмотря на то что, похоже, волос у него было не слишком много: «Вот, моя дорогая супруга, те пряди, которые Вы у меня просили как символ сладчайших и прочнейших уз. Оставшиеся прибудут к Вам немного побелевшими от старости, но Вы их не оттолкнете; придет время, и они сплетутся с Вашими прекрасными белокурыми косами, и моя голова будет украшена Вашими волосами, как засохшее дерево — плющом. Меня мало заботит, молод я или стар, пока я могу жить с Вами... прощайте, я люблю Вас как отец, как ребенок, как безумец».
Благодаря подробной переписке между шевалье и графиней мы получаем возможность присутствовать на свадьбе восемнадцатого столетия, хотя и заранее во всем продуманной, однако столь непохожей на многие другие — ведь задолго до нее жених и невеста встречались и любили друг друга, а их матери действительно заботились о счастье своих детей.