Неудивительно, что, прожив семь лет затворницей в своем доме на острове, в ужасной сырости, бедняжка Фелисите умерла от чахотки. Через несколько лет Бернарден, которому тогда было шестьдесят восемь, женился на мадемуазель Дезире де Пельпорк; она внушила ему страсть более сильную, чем несчастная Фелиси-те, которая оставалась в его глазах ученицей на протяжении всего их супружества. Дезире до конца жизни ученого оставалась его музой, а когда в 1814 году он скончался, обвенчалась с его молодым секретарем и бывшим учеником. Вторую жену Бернарден уже не селил в доме на острове, и ей было позволено появляться в обществе. Ради нее одной Бернарден согласился внести изменения в свою теорию о супружеской гармонии № 4. Воистину сильная любовь способна изменить ход философских размышлений.
С 1789 по 1793 год ужасы Революции, беспорядочность тюремной жизни, стук колес повозок, увозивших осужденных на казнь, ежедневный страх перед гильотиной способствовали тому, что любовь проявила себя в самом низменном и самом возвышенном виде: в безумии разнузданности и в безумии страстной преданности. Даже руководители террора не избежали воздействия любви. Супружеская любовь исцелила Дантона и Камилла Демулена{207} от их былой жестокости и ненависти (и обрекла их на ту же участь, на какую они столь часто обрекали свои жертвы). Неприступным оставался только холодный, несгибаемый, уродливый Робеспьер{208}, хотя его общества искали многие женщины, которых обычно привлекают «трудные» мужчины.
Любовь витала в тюремных стенах и находила нежные слова в мрачной Консьержери, где революционный поэт Андре Шенье{209} написал для своей соузницы и одновременно — предмета идиллической любви, Эме де Куаньи, знаменитую поэму Юная пленница. Но о тех своих товарищах по несчастью, кто, находясь в тюрьме, опьянялся плотскими наслаждениями, поэт писал негодующе, в реалистическом ключе:
Живут здесь без стыда.
Записки шлют, мужчин рогами награждают...
Интрижки, болтовня.
Смеются, и поют, и задирают юбки...
Дурак бездушный, завтра очередь твоя.
Когда пронесся слух, что беременные женщины будут помилованы, многие дамы, чтобы спасти свою жизнь, прибегли к этому средству, и их товарищи по несчастью были только чрезвычайно рады помочь им. Маркиза де Шани, госпожи де Сент-Энь-ян, де Мерсэн, Жоли, де Флери и д’Инибаль объявили, что они беременны, но санитарные врачи, которым было поручено сверить даты и произвести обследование, дали отсрочку только мадам де Сент-Эньян: остальные беременности, по их словам, «не имели юридической силы».
В начале Революции (до того, как души ее вождей преисполнились чувством страха и вины, а простых людей начало тошнить от вида крови, столь обильно лившейся) условия в некоторых тюрьмах — Люксембурге, Пор-Либре (бывшем Пор-Рояле) и Сен-Лазаре — были почти терпимыми.
Куаттан, автор песен, которого в конце концов выкупили, описал жизнь в Пор-Либре; узница-англичанка, мисс Хелен Уильямс, рассказала о Люксембурге; Болье{210}, граф Беньо и другие мемуаристы вели дневники во время своего пребывания в Консьержери; из этих разнообразных описаний складывается мозаика чувств — от жалких до возвышенных. В тюрьме Пор-Либр было довольно много места, и две сотни заключенных с семьями, которые содержались там в 1793 году, не терпели сильной нужды. Мужчины размещались в большом двухэтажном здании, обогревавшемся печами, которые топили древесным углем,— их было по две на каждом этаже, в обоих концах широкого коридора. Камеры на первом этаже, в каждой из которых было по две кровати, занимали богатые заключенные, тогда как второй этаж был отведен для sans-culottes[241]. Жесткого разделения полов не было, хотя женщины и помещались в отдельном корпусе.
Дамам и кавалерам было позволено встречаться, разговаривать и ужинать в одной комнате, и по вечерам, когда свет свечей скрадывал убожество тюремной обстановки, оживленные музыкой, волокитством и вкусной едой, заключенные могли воображать, что они в замке. Привратник Эли был мелким деспотом, но его можно было подкупить. Деньги были весьма кстати в тюрьме, где эгалитарные принципы Революции были преданы забвению. В Пор-Либре привилегированные узники оплачивали пропитание непривилегированных, которым доставались объедки от «первой раздачи пищи». Состоятельные должны были давать деньги на общее содержание тюремного здания и — ироническая подробность — даже на прокорм сторожевого пса!