И ладит гроб ему плутишка Купидон!
Прудон настоятельно рекомендовал мужьям рассказывать женам обо всех своих делах, равно как и о своих чувствах и мыслях, так как благодаря этому они скорее поймут, насколько полезны, особенно в трудных обстоятельствах, могут быть женщины. Этот совет, я думаю, предназначался для раскаявшихся мужей; французам начиная с раннего средневековья всегда была хорошо известна хитрость и деловая хватка их соотечественниц. Но Прудон решительно настаивал на том, что жены должны повиноваться, а мужья — владычествовать. Мужья, по его мнению, имели полное право убивать жен, если те когда-либо окажутся виновными в: 1 — измене, 2 — бесстыдстве, 3 — предательстве, 4 — пьянстве, 3 — воровстве, 6 — упорном, высокомерном или презрительном неповиновении.
Многие социологи и врачи также приняли вызов, встав на защиту брака и законной любви. Главным из них был доктор П. Гарнье, написавший серьезный том Le Manage dans ses devoirs, ses rapports et ses effets conjugaux[268]. В предисловии доктор пояснял, что сделать это было необходимо из-за имевшего место уменьшения количества узаконенных союзов, роста числа незаконнорожденных детей, снижения рождаемости, увеличения числа детоубийств и младенческой смертности. Основываясь на персидском изречении о том, что «сильнее всего угодишь Богу, совершив три вещи — зачав ребенка, посадив дерево и написав книгу», доктор Гарнье восхвалял множество преимуществ женатых людей. Тот факт, что он апеллировал к эгоизму, сам по себе служит критикой того времени. «Наукой доказано,— писал Гарнье,— что люди семейные не умирают так легко или в таком молодом возрасте, как холостяки». Брак предохраняет их от эпидемий, самоубийства и сумасшествия. Вольтер первый выразил мнение, что одинокие холостяки кончают с собой, поскольку совершенно устают от жизни. Фалре подсчитал, что холостяками совершается шестьдесят семь из каждых ста самоубийств. А месье Брьер де Буамон обнаружил, что из общего количества 4393 самоубийц 560 были вдовцами, а 2080 — холостыми.
«Брак оказывает целительное воздействие на нравственность, а также предупреждает преступления. Шестьдесят из каждых ста преступников — холостяки. Разве Фодере не писал, что все непристойные книги, более всего подходящие для развращения юношества, вышли из-под пера холостяков? Разве не говорил великий Монтескье, что “чем больше холостых людей, тем меньше верности в супружестве”?»
В заключение доктор Гарнье присоединяется к Бальзаку, советуя своим женатым читателям остерегаться холостяков. Они — враги супружеской любви, говорит он, и поэтому их нельзя принимать у себя в доме. «Будьте осторожны! Берегитесь холостяков, будь то штатские, военные или члены религиозного ордена. Все они представляют собой угрозу».
В свою очередь, антибрачную кампанию возглавил месье Накэ, решительно заявлявший: «Любовь в союзе полов должна быть единственным моралистом и единственным ориентиром. Брак — опасный институт, барьер на пути человечества». Накэ горячо выступал в поддержку закона о восстановлении развода (принятого в 1884 году), который с тех пор носит его имя. Двадцать четыре года спустя, в 1908-м, он отстаивал свободную любовь как «идеал, к которому идем мы все». (Если оставить в стороне спорное слово «идеал», в этом утверждении была доля истины.)
В 1882 году анархист Элизэ Реклю{244} «благословил» свободный брак своей дочери. Буржуазные условности душили женщин, брак и любовь. Единственным выходом из положения казалась полная и абсолютная свобода. Спустя сто лет после Революции люди в делах любви не то что не продвинулись вперед, а, наоборот, потеряли то, что было ими завоевано.
Конец столетия... Как переменилась жизнь! По улицам Парижа с грохотом катят омнибусы, предоставляя молодым людям достаточно времени, чтобы обмениваться нежными взглядами в долгих, тряских поездках. (Дьявольские возможности этих путешествий в разношерстной компании сразу отметили ханжи.) Изобретен велосипед, и юные леди в широких шароварах по воскресеньям после полудня уезжают кататься со своими приятелями, к ужасу остающихся дома дуэний.
Зарождается Монмартр. В кафе с варьете в моде романсы: Время сирени, Время вишни... Иветта Гильбер — в зеленом атласе и длинных черных перчатках, дерзкая и язвительная... Мулен-Руж — черные чулки и пена юбок, канкан, кадриль... Мане пишет любовников, катающихся на лодке по Сене, не верящий в любовь Тулуз-Лотрек ищет свои модели в мюзик-холлах и борделях, Ренуар — в театре, Дега — в балете...
Все эти очаровательные женщины с осиными талиями были туго затянуты в корсеты.{245} Корсетницы стали выставлять свои изделия в витринах, и вид этих страшно таинственных предметов заставлял трепетать юных collegiens[269], когда они возвращались домой из унылых классных комнат своего лицея. Должно быть, мальчишки, застыв перед магазином, давали вволю разгуляться своему воображению: белые корсеты, черные корсеты, с их дьявольской аурой роскоши и опьяняющим ароматом, который, казалось, неким таинственным образом просачивался сквозь стекло витрин. Хотя корсеты казались такими стойкими защитниками женской добродетели, множество их попадало в бюро находок после того, как те были извлечены из кустов в Булонском лесу или обнаружены на сиденьях кэбов.{246}