Той ночью перед камином, в котором горели целые бревна, в большом зале замка, где опьяняюще пахло вином и специями, лица пленников блестели в свете пламени, как начищенная медь. Женщины теперь не плакали, успокоенные присутствием герцогини и дружелюбием своих хозяев. Одна из них говорила с французским менестрелем, и они, похоже, понимали друг друга. «Ну и ну! Твой менестрель говорит по-арабски?» — спросила хозяйка замка. Герцог улыбнулся: «Немного. Эти музыканты всегда находят время перенять новое словцо, если оно касается их ремесла. Мне повезло, m'amie[4]. Я раздобыл несколько мавританских певцов, самых прославленных в Испании. Немного погодя ты их услышишь и, уверен, будешь очарована их песнями, как был очарован я». И он принялся рассказывать жене об осаде и взятии Барбастро, городка в Северном Арагоне, откуда герцог привез богатую добычу и услаждавших слух халифа знаменитых певцов.
«Наверное, большую часть их любовных песен ты сможешь понять,— говорил герцог,— они превосходно поют zejels — песни, в которых французские слова переделаны на арабский лад, чтобы их могли понять и мавры, и испанцы. Говорят, их придумал Мукадам, мавр из Кордовы, слепой поэт. Я услышал о нем в Барбастро от одного торговца-еврея. А еще он рассказывал о некоторых занятных идеях арабского философа Авиценны относительно любви».
«И, уж конечно, эти идеи языческие! Что эти люди знают о любви? Разве они не держат своих женщин взаперти?» — резким тоном ответила удивленная герцогиня.
«Держат,— согласился герцог,— но это не мешает им много думать, говорить и писать о любви. Еврей рассказывал мне про арабское племя Бани Одра, люди которого слывут самыми верными возлюбленными на свете. Среди них известны даже случаи смерти от любви. В самом Багдаде об этих людях сочиняют стихи величайшие поэты. Купец мне тоже рассказывал о них, да только я и половины не вспомню из его речей. Он, похоже, так и не понял, что имеет дело со старым воякой, а не с ученым клириком!»
«А что привело еврейского купца в Барбастро?» — спросила герцогиня невпопад.
«Бедняга! Боюсь, что он охотился на дикого гуся{5},— герцог от души рассмеялся своему воспоминанию.— Он приехал из Валенсии с поручением от своего господина, мавританского султана, добиться освобождения дочери богатого мусульманина. Ее взял в плен мой друг, испанский граф,— под его началом мы сражались у стен Барбастро. Отлично помню день, когда граф первый раз принял этого купца! Должен заметить, еврей умолял графа очень трогательно, однако тот не поддался на его уговоры. И знаешь, что сделал торговец? Он обернулся к одному из своих слуг и произнес: “Педро, тащи сюда горы шелков и вышитых одежд, драгоценностей и золота...”, и, когда слуга в который раз вошел в зал, шатаясь под тяжестью ноши, граф взглянул на еврея и сказал: “Даже если бы я не был так богат и ты предложил мне больше, я бы не отдал девушек. Та, которая сидит рядом со мной,— моя любимица...” Да, она тоже была просто прелесть — во вкусе тех, кто любит смуглых брюнеток,— вскользь заметил герцог,— а другая красавица — несравненная певица.{6} Ее-то граф и согласился уступить мне, когда я уезжал. Девица и впрямь само очарование. А еврей так ни с чем и отправился обратно, в Валенсию»,— молвил герцог и оглушительно расхохотался.
Герцогине же история эта показалась вовсе не такой забавной. Она не только сочувствовала пленным, но и была далека от одобрения любовных связей между маврами и христианами. Ей приходилось слышать, что подобные связи — не редкость и что некоторые испанские короли переняли сарацинский обычай держать при дворе многочисленный гарем. Втайне она дивилась поведению герцога и почти против воли бросала взгляды на сидевшую у огня мавританскую певицу. Несомненно, девушка принадлежала к числу наиболее соблазнительных пленниц... И когда вечером та начала петь, тревога герцогини усилилась еще больше.