Антуан де ла Салль очень зло прохаживался насчет женщин даже в самом целомудренном из своих произведений, созданном в 1459 году, Le Petit Jehan de Saintre[45]. (Довольно резкие отзывы о женщинах содержатся в большинстве литературных произведений пятнадцатого века.) В этой истории о куртуазной любви, которая уже была достоянием прошлого, дама дает советы тринадцатилетнему Жеану де Сэнтре. Она делает его мужчиной и снабжает деньгами, на которые он обзаводится лошадьми и красивыми нарядами. Заканчивается история тем, что дама бросает юношу ради распутного аббата.
Поносить женщин за их мотовство всегда было в обычае. Но что сказать о расходах мужчин не только на суетные, но и на аморальные цели? В средние века немногие женщины осмеливались заявить свой протест, поскольку они зависели от мужчин экономически. Однако у некоторых просвещенных мужчин хватало честности обратить внимание на присущие их полу недостатки. В качестве примера можно назвать Жана де Монтрейля, перечисляющего в письме к своему собрату-гуманисту, Гонтье Колю, различные упреки, которые бросает ему жена:
«Я выхожу из дома разве что в церковь,— приводит он ее восклицание,— и не иначе, как смиренно испросив на то вашего позволения (интересная подробность об обычаях той эпохи!), в то время как вы, напротив, уходите и днем, и ночью, когда только вам заблагорассудится — играть в шахматы, в кости и в другие игры, о которых я не смею упомянуть. А хозяйство и содержание дома? Мы были бы в жалком положении, если бы не моя бережливость и не мои величайшие хлопоты. Мужчины считают, что законы писаны не для них и что им позволено все что только в голову взбредет. А женщин обвиняют в измене, стоит тем только взглянуть в сторону, идя по улице. Мы — пленницы, захваченные на войне, и рабыни, купленные на рынке, а никакие не жены и не подруги...»
Пятнадцать радостей пользовались громадной известностью, и еще большей популярностью — созданные тем же автором непристойные Cent Nouvelles Nouvelles[46]. (я не осмелюсь привести здесь заглавия некоторых их них, уже не говоря о том, чтобы вкратце пересказать сюжеты.) Однако по-прежнему существовал узкий круг верных приверженцев идиллической любви.
Главным среди них был Карл Орлеанский{35}, поэт, принадлежавший к царствующему семейству, попавший в 1415 году при Азенкуре в английский плен, в котором томился четверть века. Карл был так же элегантен, как и его стихи. За день до битвы он заказал роскошный костюм красного бархата, расшитый более чем тремя сотнями жемчужин. (К слову сказать, мода оказывала свое влияние даже на исход сражения. Если бы французские рыцари не носили старомодных кольчуг, столь тяжелых, что в них с трудом можно было двигаться, войско обладало бы большей мобильностью.)
Вскоре по прибытии в Англию Карл занялся двумя родственными друг другу делами: он писал стихи и влюблялся. Как удачно заметил Гастон Пари: «Никогда еще милые пустячки, нежные, но лишенные подлинной страсти, исполненные меланхолии, но не искренней печали, не находили более изысканного интерпретатора. Это первые французские классические стихи, которые (благодаря своей изысканности и очарованию) заслуживают того, чтобы сохраниться в нашей памяти». «Милые пустячки» — музыкальные сонеты, нежным звоном услаждающие слух.
Амур, мне с сердцем совладать
Невмочь, поскольку жажду я
От ночи дня не отличать,
У вас на службе состоя.
Когда Карл после долгого плена возвратился во Францию, одной из первых его забот было введение среди соотечественников очаровательного английского любовного обычая в день, когда, согласно поверью, все птицы небесные играют свадьбы (четырнадцатого февраля), посылать «валентинки». Можно себе представить, какое наслаждение, должно быть, доставлял Карлу этот новый предлог, чтобы послать стихи своей избраннице! (Множество его стихов представляют собой «валентинки».) Обычай этот во Франции так и не получил всеобщего распространения, оставшись аристократическим, и соблюдался только при дворе.{36} Карл Орлеанский поддерживал его среди своего кружка придворных и поэтов.
В Блуа приглашали всех талантливых музыкантов и поэтов той эпохи, в том числе и величайшего из них, самого современного и самого богемного из многих — оборванного, жалкого бродягу Франсуа Вийона{37}, завсегдатая парижских борделей и кабаков наинизшего разбора, чудом избежавшего виселицы за воровство. Что он знал о любви?
Похоже, она прошла мимо него, оставив поэту лишь сожаления и скудную компенсацию в виде разврата. Однако он знал почти все о столичных filles galantes[47]: Толстой Марго, Марион-Идоле и Большой Жанне из Бретани.