Скажи: я люблю, я тебя обожаю,
О да: я люблю, я тебя обожаю,
И сердце тебе отдаю, дорогая.
И сердце тебе отдаю, дорогая.
Любовь одержала верх над зубрежкой!
Популярная поэма о несчастьях брака начинается с описания дня свадьбы, на которую уходит прорва денег. Нужно купить мяса, нанять менестрелей, украсить зал цветами, устлать пол камышом и раздать подарки многочисленной родне: пурпуэны[67], платья, чулки, чепчики, а девушкам — диадемы и псалтири. Но и это еще не все. Жениху некогда присесть... Он должен следить за тем, как обслуживают гостей, ему приходится бегать взад-вперед. Да он вряд ли выкроит время даже опрокинуть рюмочку! После церемонии торговцы являются к нему, требуя уплаты по счетам. Деньги у него скоро кончатся, но, что самое худшее... жена останется.
На свадьбу деньги, что копили,
Вмиг разлетятся, растрясутся,
Но жены с нами остаются!
В сельской местности, где все еще сохранялись более свободные франкские обычаи, в любовных отношениях было больше равенства, нежели среди представителей высшего света. Однако не любившие болтовни сельские жители не имели дела с тонкостями и воздушными замками куртуазной любви. Народная средневековая пословица гласила: «От любви умирает тот, кто слишком много ею тешится».
Мы знаем, как эти крестьяне выглядели, по миниатюрам из Tres riches heures du Due de Berri[68] — зрелище было не из самых аппетитных. Мы видим их в феврале сидящими возле очага на грубых табуретах в своем жилище, похожем на хлев, в сшитых из грубой коричневой ткани одеждах, которые женщины бесстыдно задирают намного выше коленок, чтобы тепло могло добраться до самых интимных мест.
Описания крестьян, принадлежащие перу их современников, едва ли являются более «подретушированными». Вот как выглядит виллан в раннесредневековой поэме Garin le Lorain[69]: «Ладони у него были огромные, руки и ноги — как бревна, широкая грудь, волосы торчали во все стороны; между его глаз запросто поместилась бы ладонь, а лицо было черно, как уголь. Он не мылся полгода, и за это время никакая вода не текла по его щекам, кроме дождевых струй».
Высокородный автор Aucassin et Nicolette[70] не менее презрительно относился к крестьянскому сословию. Виллан, с которым его герой встретился в лесу, был «долговязым и безобразным, с большим приплюснутым носом, длинными желтыми зубами и толстогубым ртом». Рютбёф{46} утверждал, будто по причине исходившей от крестьян вони их даже сам дьявол не желал видеть у себя в аду, а в народном фабльо рассказывалось, как виллан, проходя в Монпелье по улице Эписьер{47}, где на прилавках у торговцев высились груды пряных трав, упал в обморок. Бедняга очнулся, только когда один из торговцев догадался сунуть кусок навоза ему под нос — тогда крестьянин почувствовал себя как дома.
Склад ума крестьян был под стать их телам, грубо сколоченным и волосатым. В своем Искусстве любви Андре Ле Шаплен бессердечно советует читателям брать крестьянок силой в случае, если те будут склонны им отдаться, поскольку обращаться с ними ласково — значит попусту тратить и время, и слова. Он не верил, что крестьяне способны на изысканную любовь, и не думал, что чувства нужно расточать на людей подобного рода: «Крестьян,— писал он,— редко встретишь при дворе любви, но они, естественно, впрягаются в оглобли Венеры, как мулы и лошади. Для фермера достаточно тяжелой работы и непрестанных радостей, которые доставляют ему мотыга и плуг. Если он, вопреки своей природе, ранен стрелой Купидона, то нет смысла обучать его любовной теории, иначе фермы будут заброшены и перестанут приносить доход». (С другой стороны, мы видели, что автор La Clef d'amor[71] придерживался мнения, что крестьянки лучше, чем благородные дамы, умеют защищать свою непорочность.)
Существует немного свидетельств о знаменитом jus primae noctis[72], или droit de cuissage[73], согласно которому феодал имел право лишать невинности своих крестьянок в ночь их свадьбы. Дюканж{48} в своем Глоссарии приводит несколько подобных случаев, и, по-видимому, господа де Лобье из Беарна могли требовать соблюдения этого обычая от своих сервов, первенцы которых впоследствии получали вольную, поскольку являлись предположительно «las obras deudit senor Lobier en ladite primere noeyt et de suditz placere»[74], однако обычай этот еще в раннем средневековье вышел из употребления, хотя в Каталонии был отменен только в шестнадцатом веке.{49}