Второй такой хозяйки нет,
Чтоб сверх шитья, детей, Часов
Еще б натаскивала псов!
У некоторых трубадуров, надо признаться, был принят двойной стандарт любви, то есть: чистая идея любви — для литературных творений и низкий, общепринятый стандарт жадности до любовных приключений — в реальной жизни. Так вел себя, например, Сордель, прославленный распутник, писавший наиболее экстравагантные стихи во славу платонической любви. Он соблазнил двух замужних женщин и переменил до сотни любовниц, согласно свидетельству его современника-хрониста, который, по всей видимости, не преувеличивал. Сордель вполне мог потягаться с Гийомом Аквитанским в хвастовстве: «Не диво,— писал он простодушно,— что мужья ревнуют к такому, как я, знатоку искусства любви, ибо ни одна женщина, как бы целомудренна она ни была, не в силах противиться власти моего настойчивого призыва». Трубадур из Прадеса совершенно открыто говорил, что у него три любви: проститутка — для удовольствия, девица — для флирта, и дама — для интеллектуального наслаждения.
Тем не менее многие трубадуры идеалистической школы были искренне заинтересованы в развитии и введении в практику целомудренных форм любви. «Любовь рождает целомудрие»,— писал один из поздних трубадуров, Монтайаголь, который, даже если и пренебрегал теориями целомудренной любви, выдвинутыми Авиценной и арабскими учеными, то был хорошо знаком с теориями и обычаями своих современников-еретиков — катаров, или альбигойцев. Эти бережливые и скромные люди (вегетарианство и сексуальное воздержание часто тесно связаны между собой) твердо верили в целомудрие, которое обязаны были блюсти их «совершенные»{7} даже в супружестве. Этот мир — зло, дело рук дьявола, думали они (предвосхищая мысль Шопенгауэра), и приумножение человеческого рода является грехом.
Средневековье было эпохой повальной моды на испытания целомудрия: члены Третьего францисканского ордена, которые пошли дальше святого Антония в исследовании способности противостоять искусу, спали бок о бок с обнаженной женщиной, дабы проверить свое долготерпение; Тристан и Изольда, ложась в постель, клали меж собой меч; даже неотесанных крестьян не пощадило это поветрие: они придумали странный обычай ухаживания, известный под названием maraichinage, о котором я расскажу позднее.
Быть или не быть целомудренным? — это была проблема, вокруг которой велись, кажется, самые запутанные дискуссии, и можно смело предположить, что постоянная озабоченность Запада сексуальными вопросами берет начало из эпохи средневековья. Духовенство тогда превозносило безбрачие.
Многие дворяне на смертном одре вступали в религиозные ордена и облачались в монашескую одежду, веря, что это поможет им избежать адских мучений. Говорили, будто moniage — так назывался этот обычай — позволил улизнуть из-под носа у врага рода человеческого тысячам его потенциальных жертв. Когда Ан-сольд де Моле почувствовал приближение смерти, он попросил свою жену Оделину: «Будь добра уважить мое желание стать монахом, дабы мог я отвергнуть блеск мирской роскоши ради черного одеяния святого отца Бенедикта. Госпожа, прошу, освободи меня от исполнения моего супружеского долга и по своей доброй воле позволь мне посвятить себя Всевышнему». Мужчины терзались сомнениями, является ли благом для души любовь к жене. Некоторые жены, как мы увидим, придерживались мнения, что они не должны любить мужей. Поэтому не думаю, чтобы они возражали против использования chemise cagoule — плотного ночного одеяния с прорезанным в соответствующем месте отверстием, через которое муж мог оплодотворить супругу, избегнув каких-либо других прикосновений. Этот способ размножения без наслаждения согласовывался с отношением к сексу отцов церкви, которое отбивало у их паствы всякую охоту любить. «Человека должно зачинать целомудренно»,— писал Абеляр, который, однако, сам в жизни не следовал принципам, которые проповедовал. Тем не менее немногие мужья были способны в своей стыдливости уподобиться Жану де Брассезу, чья супруга никогда не видела обнаженной какой-либо иной части его тела, «кроме лица, шеи, кистей рук и иногда (хотя и очень редко) ступней».