Однако даже самые отъявленные грешники редко забывали о своих религиозных обязанностях. Дофин и его любовница, актриса Ла Резэн, во время Великого поста питались поджаренным хлебом и салатом, поскольку, как объяснял его высочество, «мы желаем грешить одним способом, но не двумя». Мадам де Мон-теспан регулярно постилась из тех же соображений. Когда распутный коннетабль де Монморанси настаивал на том, чтобы перед смертью его облекли в рясу капуцина, один из его ближайших друзей заметил: «Что за прекрасная идея, клянусь честью,— ведь без хорошей маскировки вам ни за что не пролезть в Царствие Небесное!»
«Чувствами,— писала мадемуазель де Скюдери в романе Клелия,— нужно управлять»; однако большинством ее героев движет слепая страсть. «Любовь, чтобы покорить нас,—говорит Артабан,— не привыкла спрашивать ни согласия воли, ни совета рассудка», а Танжерис признается: «Я делаю лишь то, чего желает страсть, овладевшая мною. Ей я предоставил править моим разумом и душой».
Ярость в любви нашла свое отражение в последних пьесах Корнеля и в произведениях предшественников Расина: Кино, Тома Корнеля и Бойе. В пьесе Кино Амальфреда приказывает убить «неблагодарного», чтобы тот не имел возможности жениться на ее сопернице; взбешенная ревностью навлекает смерть на своего мужа Арсиноя — героиня Бойе; Гесиона у Тома Корнеля так же поступает с Синорикс; мстит за себя Оронте Лаодицея.
С поэтической силой показать опасные, самоубийственные последствия подобных страстей суждено было гению Расина. Действующие лица его пьес — это переодетые в костюмы греческих, римских и персидских принцев и принцесс мужчины и женщины семнадцатого столетия; они одной крови с теми, кто убивал, отравлял, советовался с ворожеями и посещал «черные» мессы. Расин был знаком с Ла Вуазен, и ему были слишком хорошо известны темные глубины человеческого сердца. Никто до Расина не изображал еще садистские инстинкты, физическую жестокость и психологические расправы с таким вдохновением: Пирр и Гермиона, Нерон и Юния, Аталия, Роксана, которая похожа на маркизу де Бренвильер, знаменитую отравительницу, Федра... Неумолимый рок преследует их всех. «Вы любите... судьбу не победить». «Мы бежим к алтарю и, вопреки нашей воле, присягаем бессмертной любви»; впервые мы слышим устрашающий язык эротической одержимости («Венера полностью овладела своей добычей!») и видим муки озлобленной ревности-страсти, облеченные в самую великолепную поэзию, которая когда-либо рождалась на французской земле.
Однако в предисловии к Федре Расин выступает как моралист: «На мысль о грехе здесь взирают с таким же ужасом, как на сам грех. Слабости любви принимаются за реальные слабости. Страсти предстают взорам зрителей только для того, чтобы показать все разрушения, вызываемые ими, а порок описан красочно, дабы зритель мог познать его уродство и почувствовать к нему ненависть. Строго говоря, каждый, кто трудится для блага публики, должен ставить перед собой такую цель».
После такого заключения Расин уже никогда более не возвращался к театру. Две его последние пьесы, написанные для учениц Сен-Сира по заказу мадам де Ментенон, были полны новой, религиозной страсти. «Месье Расин,— замечала мадам де Се-винье,— теперь любит Господа так же, как прежде — своих любовниц» .
С другой стороны, слишком уж утонченный и довольно пессимистичный взгляд на любовь в семнадцатом веке разделяли два друга: герцог де Ларошфуко{135} и мадам де Лафайет, которая, оставив мужа заниматься поместьем, открыла салон в Париже.
Герцог, которому не везло в личной жизни, будучи завсегдатаем салона мадам де Сабле, где постоянной темой дискуссий была любовь, написал книгу язвительных максим, в которой любовь описана как страсть обладания и самое эгоистичное чувство. Его подруга, мадам де Лафайет, дама средних лет, еще в свои девятнадцать писала поэту Менажу: «Любовь — это состояние столь неудобное, что мне доставляет удовольствие заявлять: я и мои друзья свободны от этих уз». Но она была далеко не так пресыщена, как ее друг, и считала, что герцог заходит чересчур далеко (об этом говорят пометки, сделанные ею на полях копии Максим Ларошфуко). К несчастью, эти двое слишком поздно встретились, чтобы она могла заставить герцога изменить его мрачное представление о любви. Полагают, однако, что они вместе работали над романом мадам де Лафайет Принцесса Клевская.