В то время как Матиас держал пистолет направленным на голову Гейджа, Гейдж держал своё собственное оружие наготове, направленное прямо в грудь Матиаса. Мой собственный пистолет двигался взад и вперёд между шеренгой мужчин с поднятым оружием и неподвижными смертоносными стойками и Кейном, чей пистолет неподвижно был направлен на Хендрикса.
Потрясающе.
Я впервые встретилась взглядом с Кейном и приподняла бровь, хотя не была уверена, что он мог видеть меня в темноте.
— Исправь это, Кейн.
Я давно не разговаривала, и в горле у меня пересохло и першило, когда я выдавила слова изо рта. Моя грудь сжалась от значимости этого конфликта, задыхаясь от надвигающегося исхода и неизбежного катастрофического пути, на который нас толкнули.
— Это не в моей власти, Риган, — спокойно ответил он.
В бункере с ним было тепло. Он позволил проявиться своей личности, проявиться своим лучшим чувствам, и его душа вышла из укрытия. Но теперь всё это исчезло. Он снова был отстранённым, чужим и холодным. Это был тот парень, который напугал меня в Колонии. Это был человек, который превратится в своего отца и будет совершать невыразимые поступки во имя большего блага, которое на самом деле вовсе не было добром.
— Это не так, — возразила я.
— Риган, — начал он низким, интимным голосом.
Его слова нахлынули на меня с таким намерением и такой яростью, что, казалось, от него исходила вибрация.
— Отступи.
— Я не отступлю, — настаивала я. — Ты начал это. Тебе нужно закончить это мирно. Или люди умрут. Возможно, ты умрёшь. Это закончится не так, как ты хочешь, Кейн. Прими это сейчас и спаси хоть малую толику уважения, которое я испытывала к тебе.
— Не твоё дело вмешиваться, — отчитал меня Матиас. — Тихо, маленькая девочка. Пусть взрослые поговорят.
Это оскорбление возмутило меня больше всего на свете. Потому что, «хорошо, может быть, я начала это ужасное путешествие маленькой девочкой, может быть, я всё ещё тонула в подростковом возрасте и незрелости», но за два года, прошедшие с тех пор, как зомби вторглись в моё счастье и покой, я выросла. И не только физически. Да, где-то в этом году я вступила в новое десятилетие жизни и отказалась от последних подростковых лет. Но также и во всех других смыслах этого слова я была взрослой. Я сама о себе заботилась. Я ежедневно принимала решения о жизни и смерти. И хотя я всё ещё совершала ошибки, я могла признать, что я не была совершенна, далеко не так, и я могла учиться на своих действиях. Но более того, я влюбилась.
Возможно, это был не самый сильный аргумент при обсуждении моей сомнительной зрелости, но для меня это кое-что значило. Я позволила сильным, всепоглощающим, контролирующим эмоциям вернуться в мою жизнь после многих лет веры в то, что они мертвы и похоронены за тысячи миль под моими ногами. Я впустила другого человека в святилище своего сердца, позволила ему войти в меня и увидеть меня во всех возможных ракурсах — хороших или плохих. Я открылась и поддалась доверию к нему, надеясь на будущее с ним… веря в него.
И это состарило меня. Не в морщинистом, седовласом, с обвисшими сиськами смысле этого слова, а в старом, не столь циничном и мудром смысле этого слова.
Это сделало меня зрелой, это сделало меня взрослой, способной вести взрослые дискуссии.
Теперь я могла бы сидеть за столом для взрослых. Я могла бы вести глубокие, содержательные беседы о политике и религии. Я могла бы сама решить, называть ли это ерундой или увековечивать манипуляции на благо всего общества.
И, чёрт возьми, это была полная чушь.
И я собиралась сказать об этом ему.
— Ошибаешься, — прорычала я. — Ты собираешься привести в движение события, которые нельзя отменить. То, что ты делаешь, ошибка. Ты не можешь править железным кулаком, Матиас — ни своей семьёй, ни своей Колонией. В целом, мы не готовы к периоду подавляющей власти, не говоря уже о злых диктаторах. Это человечество не похоже на предыдущее. В нас осталось достаточно сил и борьбы, чтобы справиться с одним врагом и только с одним врагом. Этого не может быть между друг другом. Мы хрупки, потеряны в боли от потери близких и каждой системы убеждений, которую мы когда-то разделяли. Цивилизация превратилась в руины, и ты не можешь просто врываться сюда и требовать, чтобы люди заменили обломки своих убеждений тобой. Во-первых, ты — зло. Во-вторых, ты, очевидно, не учитываешь их интересы! Человечество никогда не было более хрупким и уязвимым. Как ты смеешь манипулировать нашей свободной волей с помощью своей властной тирании.
Эта патриотическая речь была встречена молчанием. Я почувствовала, как окружающие меня мальчики объединились в непоколебимой солидарности. Они выпрямились, они держали оружие более сосредоточенно, они чувствовали призыв защитить эту хрупкую, неуловимую часть человечества, так же, как и я.
Люди Матиаса хранили молчание, но не потому, что чувствовали, как в них поднимается какой-то великий инстинкт. Нет, они неловко заёрзали и укрепили своё оружие, потому что не были способны думать самостоятельно или находить правду в моих словах.
Они купились на ложь и пропаганду, которую их бесстрашный лидер извергал, как словесную Чёрную чуму.
Взгляд Матиаса неохотно, быстро скользнул с Гейджа на меня на несколько секунд, но затем всё же остановился на мне с разочарованной решимостью.
— Хотя мы можем согласиться с жалким состоянием человечества, когда ты видишь состояние мира хрупким, нуждающимся в исцелении или спасении, я вижу обратное. Мы начали всё сначала. Мы были отправлены обратно к рождению творения, к самым элементарным, первобытным истокам человечества. Мы не страдаем из-за отказа, пытаясь найти себя. Это не колледж, это не кризис среднего возраста. Инфекция была кнопкой сброса. И теперь человечество лежит перед нами как чистый холст, ожидая художника, архитектора, божественного инженера, чтобы создать что-то более существенное, более… устойчивее, чем в последнем раунде неудач. Я ни кем не манипулирую, Риган. Я проектирую более способную планету, которая не просто выживет в эту новую эпоху, но и будет процветать в ней. То, что ты считаешь злом, я вижу как единую гармонию. Я вижу нашу единственную надежду.
— Ты видишь себя. Ты наша единственная надежда, — я пыталась подавить это. Я действительно это сделала… — Оби Ван Кеноби.
Ладно, может быть, я и не смотрела «Терминатора», но квотербек Крис был одержим «Звёздными войнами». Оглядываясь сейчас назад, я как бы чувствую, что у него была фаллическая фиксация на световых мечах, но, возможно, это было просто из-за моей ярости.
Моя отсылка к поп-культуре осталась незамеченной и проигнорированной.
Даже Паркерами.
Какая упущенная возможность.
— Я единственный, у кого достаточно душевной силы, чтобы сделать то, что необходимо.
Теперь он проповедовал. Он действительно верил в эту чушь.
— В то время как остальные из вас хлюпают носом в слезах сожаления и оплакивают прошлое, в то время как вы умираете от руки врага, которого вы отказываетесь даже пытаться понять, в то время как вы хнычете в своей бедности и умираете от голода, я превращаю цивилизацию в большую версию самого себя, большее, лучшее, более существенное творение, чем когда-либо было. Это не выползает из остатков того, чем оно было. Я заставляю это эволюционировать во что-то лучшее, во что-то невероятное. Мы станем обществом, которое не создает таких проблем, как мировой голод или заражение зомби. Мы станем утопией, которая решит эти проблемы; мы станем цивилизацией, которой всегда должны были быть.
— Ты бредишь, — проворчал Вон.
— Я полон решимости, — прорычал Матиас в ответ.
— Но этого недостаточно, — спокойно возразил Хендрикс. — Ты не первый, кто пытается это сделать, и есть вероятность, что ты не будешь последним. Уверен, что ты даже считаешь себя благородным. Ты веришь, что ты чёртово второе пришествие Христа. Ты здесь, чтобы спасти мир, помочь заблудшим и сбитым с толку. Ты ошибаешься. Проблема в тебе. Ты — самое большое препятствие, стоящее на нашем пути. И ты никогда не достигнешь своих целей, просто потому, что ты этого не видишь.