Однако чувство надвигающейся потери не покидало меня.
И на мгновение я возненавидел её. Я ненавидел то, что она всего за один день заставила меня так сильно заботиться о ней. Я ненавидел себя за то, что внезапно не смог представить, как вернусь к одинокому, уединённому существованию, которым наслаждался до того, как она вошла в мою жизнь. И я ненавидел то, что каждый раз, когда я смотрел на неё, нарастающая боль разгоралась в моей груди и поглощала меня огнём вожделения, тоски и чего-то более сильного.
Я хотел её.
Я хотел поцеловать её.
Я хотел разговаривать с ней долгими часами.
Я хотел приготовить ей завтрак… обед… ужин.
Я хотел мыть посуду бок о бок.
Мне хотелось прошептать «спокойной ночи», потянуться рядом с ней на рассвете и прохрипеть «доброе утро».
Я хотел, чтобы её улыбка была адресована мне.
Я хотел, чтобы её смех наполнил мой дом.
Я хотел, чтобы её рука была в моей.
Её тело подо мной.
И больше всего я хотел её душу.
Я хотел её всю.
Она подняла на меня нерешительный взгляд, в котором её глаза выражали неуверенность, а брови были нахмурены в замешательстве. У меня не было тех вещей, которые я хотел сегодня вечером, но сжатие её губ и озадаченное молчание сказали мне, что однажды я смогу их получить.
Сегодня она вела себя идеально. Она не хотела быть такой. На самом деле, я думал, что она, возможно, хотела быть противоположностью. Но всё равно, она как будто была создана специально для меня и этого места.
Она увидела процесс, ради которого большинство людей приходит в нашу Колонию. Она была в ярости от наших методов. Её щёки пылали, миниатюрное тело дрожало от лицемерного негодования, и единственная мысль, которую я мог обработать в своём затуманенном мозгу, заключалась в том, как сильно я хотел взять эту страсть и поцеловать её, пока она не сосредоточится исключительно на мне. От неё просто захватывало дух.
Я мог бы наблюдать за ней часами.
Мы разделили много моментов за этот день. Она ненавидела меня. Я сказал себе, что это нормальная реакция, и что я изменю её мнение. Но она не скрывала своих чувств. И хотя мне хотелось, чтобы она чувствовала себя по-другому, я с нетерпением ждал того времени, когда она тоже будет так же громко говорить о хороших вещах.
В конце концов, мне нужно было поговорить с отцом. Я отвёл её в прачечную и заставил работать. Ей нужно было время вдали от меня, чтобы оценить, что я могу для неё сделать, как я могу помочь ей жить. И мне нужно было проверить свои инстинкты насчёт неё и обсудить это с Матиасом.
Я оставил её ненадолго с лёгкой работой и женщинами, которым доверял присмотреть за ней. Я разыскал своего отца и проверил Миллера, хотя и старался держаться на эмоциональной дистанции.
Миллер был чертовски упрям. И мой отец был нехарактерно снисходителен к нему. Они были вместе в кабинете моего отца. Он заставлял Миллера сидеть там во время своих повседневных дел. Это было не самое худшее наказание, которое он мог бы назначить, но Миллеру было трудно сидеть спокойно. Кроме того, не помогало и то, что его руки всё ещё были скованы наручниками за спиной, и из разных мест по всему телу сочилась кровь.
— Я удивлён, что ты выбрал её, — сразу же сказал мой отец.
Он был не из тех, кто ходит вокруг да около.
— Почему? — небрежно протянул я, заставляя себя скрыть разочарование.
— Она…
Казалось, он не мог подобрать нужного слова, уставившись на свои мозолистые руки. После долгих минут задумчивого молчания, в котором я ждал, затаив дыхание, он посмотрел на меня и сказал:
— Неукротимая. Кейн, она дикая.
Я заставил своё тело подчиниться, чтобы не отреагировать на его слова, прозвучавшие оскорбительно. Я знал всё это о ней. Это было частью той неизбежной силы, которая притягивала меня к ней.
— Она была сама по себе, — мои слова прозвучали неубедительно даже для моих собственных ушей.
Мой отец ободряюще улыбнулся мне и сказал:
— Я понимаю её привлекательность, сынок. Но действительно ли она из тех девушек, с которой ты остепенишься? Она та, на кого ты хочешь претендовать?
Я колебался лишь мгновение.
— Да.
Отец откинулся на спинку стула и посмотрел на моего брата.
— Что думаешь, Миллер? Кейн встретил достойного соперника или он может усмирить её, как и других?
— Она не лошадь, — пробормотал Миллер распухшим ртом, но затем его иногда-более-мудрые-не-по-годам глаза встретились с моими, и он пожал плечами. — Сомневаюсь, что ты в её вкусе.