А жил ли я хорошо? Немного. Прошли годы, в которых жить-то хорошо надо было! Вот и наверстывай упущенные радости здесь, в тайге. И здесь жить можно: край богатый, простор и много хороших людей. Вот Авдотья…»
Григорьев увидел ее, входящую из сеней в длинной рубахе. Авдотья держала в руках крынку с молоком и шла осторожно к нему. Он закрыл глаза, будто спит, а она, поставив молоко на стол, как раз к его изголовью, сказала шепотом из-за плеча:
— Вот я вам парного принесла, попейте. Слышу, не спите, — и обернулась к нему, ожидая, что он ответит.
Григорьев отметил: «Хитрая. Надо с ней построже», — и глухо произнес:
— Ладно, иди.
Авдотья вздрогнула, грудь ее всколыхнулась под рубахой. Она закрыла глаза, стала расплетать волосы, держа приколки в зубах, потом подняла руки и, рассыпав приколки по столу, обидчиво вздохнула:
— Ну поговори хоть… — и наклонилась к нему.
— Что пришла-то?
Губами почти коснувшись его уха, доверила горячим шепотом:
— Аль не знаешь?.. — присела на край, перехватив дыхание и обняв себя за оголенные плечи. Топчан заскрипел.
«Тяжела баба», — успел подумать Григорьев и ощутил грудью ее бедро.
В открытые двери сеней был виден двор, плетень, сложенные дрова, грабли. Под навесом лежала корова, подмяв накошенную траву, и беззвучно жевала. Над нею за сараем высились сосны, синее, как морозное, небо и много-много бело-ярких звезд в нем.
Григорьев, поежившись, натянул на себя одеяло и заметил, — корова, фыркая, смотрит прямо в сени.
— Прикрой дверь. Холодно.
— Одному-то, конешно… — тихо, что-то обещая, опять шепнула ему в ухо Авдотья и встала.
«Уф!.. Ни стыда, ни совести… При живом-то муже! — неодобрительно подумал Григорьев об Авдотье и опять вспомнил Ганну… — Она вот так же… без меня. Любезничала с кем-то, а потом и замуж потянуло. Все они…»
В прихожей стало еще темнее, и он уже не видел, как снова рядом села Авдотья, он только почувствовал тепло ее тела под рубахой и горячую руку, которой она щупала ему грудь дрожащими пальцами, поглаживая, будто утешая. Он молчал и тогда, когда она, откинув одеяло, прилегла на локоть и вдруг привалилась к нему грудью и всем телом, поджав ноги.
Одинокая муха жужжала тоскливо, билась о стекло окна. Щеки у женщины мягкие, теплые, и хочется сразу уснуть, зарывшись головой в ее груди.
Григорьев не двигался, будто каменный, жар прихлынул к лицу. Надо о чем-то говорить, а говорить, казалось, не о чем. Стал задавать Авдотье вопросы, чтоб не было неловко.
«Ну и что же? Ну полежит да и уйдет. Баловаться не дам!»
— Что изба пустая? Где дети? — спросил он, кашлянув, давая ей понять, что на то, за чем она пришла, не так-то просто решиться, если ты серьезный человек и не похабник.
— Нету, — грустно и наивно, совсем по-детски ответила Авдотья и обняла его за шею.
Григорьев крякнул:
— Муж есть, а детей нету… Как же?
Авдотья долго молчала, о чем-то думая, а потом, убрав руку, заговорила быстро-быстро, переходя с шепота на полный голос, а с голоса в приглушенное грудное рыдание:
— И не жила я с ним вовсе. Измучил он меня немощью своей. Не мужик, а чисто дитё какое… Не поцелует, ничто… Только спит! Как жена я за ним… числюсь! И все жду — вот придет кто-то другой. Сильный и хороший, ласковый, мой…
Авдотья обняла Григорьева и стала жадно целовать его губы, бесстыдно охватив руками его тело. Он не сопротивлялся — ему польстили слова Авдотьи о сильном хорошем человеке, которого она ждала, — будто это он, который пришел и которого она так ждала.
Она шептала, отпрянув, лаская ладонью его лицо:
— Вот живу, а для чего — не знаю. Ни семьи, ни мужа, ни жизни. Делать что-нибудь и то радость, а каждый день супы варить для себя только надоело. Куда себя девать — не знаю…
Авдотья уткнулась в подушку, и Григорьеву так стало жаль ее, что он погладил ее по плечу, успокаивая. Он поймал себя на мысли о том, что произошло серьезное и трудное, раз женщина так легко может изменить, раз ей опротивело все, кроме надежды.
А вдруг Авдотья, если верить в судьбу, его жена, и жизнь так устроила хитро, чтобы они встретились?! Обрадовавшись, он тут же испугался, зная, что это ему не снится, а наяву…
Вот жизнь прошла бы, а они не знали бы друг друга и не узнали бы! Один на Днепре, к примеру, прожил годы, другой — в тайге. А вот, поди ты, встретились, и рядом. Бери ее голыми руками!
И чтоб не поддаться жалости, нежности и счастливому настроению, сказал сухо и недружелюбно: