Пелагея встала, вскинула ружье. Человек предупредительно поднял руку.
— Я пришел на выстрел, — громко сказал он, остановившись, и устало положил тяжелый рюкзак в траву.
Он смотрел ей прямо в глаза, думал о чем-то своем, и Пелагея успела отметить, что глаза у него молодые, хотя все лицо его заросло щетиной, образуя на скулах светлую пушистую бородку и что ему лет за тридцать.
— А кто ты?
— Прохожий, — ответил он и усмехнулся.
Усмешка не понравилась Пелагее, и она грубо крикнула:
— Знамо, не медведь. Откуда? Что в тайге делаешь?
— А ты… — Он уважительно оглядел ее мужскую одежду и добавил удивленно, звонким мальчишеским голосом: — Баба! По глазам вижу, — и засмеялся, и стал медленно подходить.
Сброшенный рюкзак тяжело шлепнулся на траву, и в нем загремели камни. Сапоги перебросил через плечо и выпрямился, вздохнул, будто именно ее он искал и вот наконец-то нашел, или пришел к тому месту, которое долго не мог найти. Пелагея отступила — ружье направилось ему в грудь. «Глаза у него голубые», — отметила она. Прохожий нахмурился:
— Убери палку! Не съем! Вот документ, — он постучал себя по сердцу и кашлянул. — Геолог я… заблудился.
Пелагея опустила ружье, и, все еще не веря ему, насмешливо растянула:
— Ге-о-лог! Сколь плутаешь?
— Четыре дня… и спички кончились. Не могу выйти на Суеват-Пауль. Там наша база. Болота не пускают. Дымов моя фамилия. Геолог Дымов… — Сел, обхватил колени руками, прислонился спиной к сосне.
— Болота… — как бы для себя проговорила Пелагея и всмотрелась в его русоволосое, грубо-загорелое коричневое лицо со светлой пушистой бородкой, окружавшей плотные, толстые, почти алые губы, с облупленным носом, выпуклым красным расцарапанным лбом, искусанным комарами.
Ей так стало жаль его, что захотелось погладить Дымова по щеке, но она побоялась сделать это.
— Эк тебя приморило… Есть хочешь… Давай-ка костер, — сказала она сама себе и, собрав охапку хвороста и валежин, раздула пламя. Повесила котелок на треногу, насыпала крупы, достала из заплечного мешка сухую воблу и бутылку самогона. Услышала — Дымов посмеялся над собой:
— Искал марганец — нашел железо.
Она заметила, как он хорошо улыбнулся и закрыл глаза.
— Кому его, железо-то? — спросила охотница равнодушно, сожалея, что ходят люди в тайгу за такими пустяками.
— Рудник разобьем. Город поставим. Сейчас партия двигает промышленность на Восток в Сибирь и на Север. И в вашу тайгу тоже!
«Веселый», — одобрила Пелагея геолога и предложила ему самогона:
— На-ка, милый! Для согрева берегу.
Дымов отпил глоток:
— Фу, мерзость какая!.. — Сплюнул.
— А ты не ершись. Пей знай. Сама варила.
Он пристально посмотрел ей в глаза и стал жадно пить.
— Кто к вам на рудник работать пойдет? Рабочих-то вон сколь надо! — строго спросила Пелагея и отобрала бутылку.
— Ну, рабочих не занимать. Ленивых деревень вокруг много. Расшевелим! — кивнул Дымов в сторону тайги и утер ладонью губы. — Все по-другому будет! Сейчас в тайгу люди со всей страны идут — ставить заводы, открывать рудники…
«Большой человек, хозяин. А значит, хороший», — подумала Пелагея с восхищением и удивилась тому, что человек этот совсем из другой жизни — свободной, интересной, о которой она знает только понаслышке.
— Ты что же, милая женщина, по тайге одна бродишь, да еще с ружьем? — с укором спросил человек из другой жизни.
Пелагея отложила ружье в сторону, удивляясь, как это непонятно геологу.
— Кормиться-то надо. Свой хлеб добываю…
— А-а! — уважительно протянул Дымов. — Охотница, значит. В кого стреляла?
— В медведицу.
Он вопросительно поднял брови.
Пелагея опустила глаза.
— Убила.
— Ну-ну, — не то одобряя, не то осуждая кивнул геолог и добродушно усмехнулся. Подбросил в огонь сухих веток.
Костер запылал ярко. Пламя вскинулось к синему небу. Сразу потемнели и небо и звезды, опустились низко, нависли над огнем. Освещенные сосны шагнули ближе к костру. Заалела трава, и над ней качался свет от огня, качалось темное небо. Дымов смотрел на Пелагею, а она отводила взгляд от его глаз смущенно и обиженно. Так смотрят ночью, когда чувствуют уют и хочется спать, смотрят, оставшись наедине, загадочно, ожидающе, нетерпеливо.
От еды и тепла и выпитого самогона оба повеселели, разомлели; и ничего не страшно вдвоем у шумно трескающего жаркого костра в прохладной ночи. На душе весело, спокойно и одинаково, будто давно знали друг друга; и не стыдно Пелагее оправить юбки, снять сапоги, расстегнуть фуфайку, чтобы грудь легче дышала. Дымов заметил это и отвернулся, а Пелагее все хотелось, чтобы он смотрел и не смущался от этой бабьей глупости. Но он только неспокойно закурил и еще раз отвернулся, задышал неровно, пуская дым папиросы в дым костра. Пелагея усмехнулась мысли, что вот угораздило их встретиться — мужчине и женщине, и что есть какая-то хорошая сладкая сила, заставляющая ее быть смелой и открытой, а его сдержанным и уважительным. Как назло, наступило долгое молчание, которое подчеркивало, что они, в сущности, чужие и не знают друг друга.