Думала о хорошем: о Дымове. Стал ей сниться по ночам этот крепкий русоволосый мужчина со светлой бородкой, его голос и разговор о том, что он искал марганец — нашел железо, что и рудник разобьем и город поставим, и будет она жить в этом городе рядом с хорошими новыми людьми, такими, как Дымов. И много рабочих они найдут в этих деревнях! Пелагея чувствовала, как ей становится светло-светло на душе, и радовалась.
Это ее добыча, и никому никогда она ее не отдаст. «Как же без проводника-то?.. Нет у них проводника-то!..» — и думала о себе с уважением, будто без нее они никак не смогут обойтись.
Каждую ночь, когда полыхают над тайгой душные июльские зарницы, меж трех падающих сосен, на скале, с которой видны по одну сторону — Вижайский лежневый тракт, а по другую — далекий Суеват-Пауль, — простаивала охотница Пелагея и все смотрела и смотрела на тайгу, на далекие дымки мансийских юрт, на горные кряжи, на синие ленты рек и чаши озер, думая о том, где и как можно объять душой весь мир.
…Однажды утром Пелагея исчезла. Она ушла, не простившись с сыном и Катериной. Куда — никто не знает. Через две недели в деревне спохватились о ней. Катерина приставала к рыбакам, отплывающим далеко по реке, к охотникам, уходившим в тайгу, с просьбами поискать ее. И сама Катерина, и Мухин, и погрустневший Павел неделю бродили окрест деревни в поисках Пелагеи, но так и не нашли. Больше ее нигде не видели и никто не встречал. Одни говорили, что она утопилась, другие, что сошла с ума и где-то пропала, а третьи махали рукой и говорили: так ей и надо! Один проезжий человек оказал, что видел охотницу с геологами на Черемуховой речке, но ему не поверили.
Этим и закончилась эта «грустная» история, которая никогда не повторится, потому что другой такой Пелагеи в деревне нет.
Свердловск
Апрель 1956
ПЛАМЯ
Ванька Лопухов долго не мог уснуть. Кастелянша ругала кого-то, не пуская в общежитие, потом захлопали двери, и из кухни донесся пьяный голос: «Айда, ребята, чай пить!» Чай, наверное, понравился, и чаевники успокоились.
Лопухов закрыл глаза и увидел круги пламени, плывущие по воздуху вместе с конвейером, сине-темные глыбы чугунных болванок, длинную, тяжелую вагу, которой он сегодня сбрасывал опоки, увидел куски спекшегося формовочного песка и вздрогнул.
Болели руки, поясница, грудь.
«Нет, не усну…» — испугался он и осторожно провел руками по острым ключицам. «Худоба́! А туда же, полез в огонь, к железу!» И повернулся на другой бок, лицом к окну.
Под окнами шуршал по асфальту дождь, в водосточной трубе журчала вода, и казалось, что общежитие монотонно дрожит. Ветер срывал первые желтые листья, они прилипали к стеклам, и ничего нельзя было разглядеть. Ванька вздохнул, ему стало грустно-грустно. Все спят, и он сейчас один… Там, за окном, в шумящей темноте — металлургический комбинат, там не спит ночная смена и кто-то другой видит: и пламенные круги, и конвейер, и опоки, и песок, песок, песок…
Несколько раз со стороны насыпей, где сливают в реку расплавленный шлак, раздался свисток маневрового паровозика, и вот окна разом вспыхнули отсветом зарева, будто рядом клубился красный пар. Стекла запламенели, и прилипшие листья стали черными, как летучие мыши. И так несколько раз. «Вот сольют шлак — сразу усну!» — решил Ванька и усмехнулся. Завтра на смену, вставать рано, идти на завод к проходной вместе со всеми. Со всеми, а все равно он один, и в общежитии, и на заводе, и в этом городе.
Вспомнил далекий Алапаевск, отца. Когда умерла мать, отец жениться не стал, но, собрав детей, объявил: «Давайте все работать!» И все пошли на работу, кто куда. Ванька из школы в ФЗО «на государственный паек и вообще…», как сказал отец, который после этого начал пить и часто не ночевал дома. И так вышло, что все уехали от него. Ванька был младшим в семье, уезжать никуда не хотел, но отец все-таки женился, и Ванька попросил директора ФЗО направить его в Железногорск.
Отец на вокзале заплакал и все похлопывал по плечу, приговаривая: «Ты не пропадешь, ты не пропадешь!..» Ванька смотрел то на отца, то на поезд, а отец все хвалил и хвалил, будто не его, а кого-то другого, и Ванька заметил, что отец совсем трезвый, только постарел.