Глава шестая. Кровь и честь
Рохас Соррилья{109} в своих пьесах о жизни зажиточных буржуа в Мадриде описывает людей, не имевших никакого иного занятия, кроме флирта, и рассматривавших противоположный пол как основной объект развлечения. В пьесе Sin Honra No Hay Amistad[44] донья Хуана вскрывает письма от шестерых из множества своих поклонников, отпуская о каждом из них презрительные замечания. Брак она считает чисто коммерческим предприятием. Дуэли были широко распространены, и люди дрались по малейшему поводу; в страстях, разгоравшихся вследствие конфликта между любовью и честью, любовь побеждала редко. Крупнейшим истолкователем понятия «честь» считался Кальдерон. Он превратил в добродетель то, что в действительности было всего лишь преувеличенным самомнением. По мнению Кальдерона, земная любовь мешает поиску религиозного идеала, и плотские соблазны приносят человеку наихудшие беды. Его женщины подобны женщинам Вагнера; они не уступают мужчинам даже в военной доблести.
Это гипертрофированное чувство чести, равносильное гордыне, по-видимому, сводится к самолюбованию, свойственному испанцам. Оно еще не исчезло, хотя другие характерные черты семнадцатого века — как обостренное чувство ревности,— похоже, уже изжиты из их характера. Любопытный пример этого amor ргорло[45] приводится в книге о Наварре, написанной наваррцем всего несколько лет назад{110}. Ирибаррен рассказывает, как нестерпимо бывает для жителя Тафаллы получить прозвище fato, то есть хвастуна. Однажды парень, принимавший участие в фиесте, ворвался в дом деревенского старосты, спасаясь от группы молодых людей, преследовавших его; он только что ранил ножом одного из них. «Что случилось?» — спросил его хозяин дома. «Я убил человека»,— ответил мальчик, положив на стол окровавленный нож. «И что же ты собираешься теперь делать, desgradado[46]?» — «Я сдамся Guardia Civil{111}, как только смогу это сделать».— «Но ведь ты никогда не был таким уж драчливым!» — «Нет, но он сам напросился. Мы поспорили о том, не пригласить ли нам на фиесту в следующем году оркестр, а не волынщиков. И тут мы оба завелись. Он оскорбил моего отца, но я молчал. Он сказал бог знает что о моей матери, но я не произнес ни слова. Он перед всеми оклеветал мою сестру, но я только закусил губу и продолжал молчать. Но затем, дон Вентура, он назвал меня fato — и кровь бросилась мне в голову».
Причины сексуального возбуждения при виде крови еще требуют своего научного исследования. По-видимому, испанцы семнадцатого века чувствовали эту связь, хотя, вероятно, и неосознанно. Бордели располагались поблизости от арен для боя быков, и afidonados[47] отправлялись туда после окончания зрелища в сладострастной горячке от увиденного. (В Древнем Риме бордели строили над цирками, где проходили бои гладиаторов.) Кающиеся флагелланты[48] во время процессии, когда их мысли, как предполагалось, были устремлены к Богу, хлестали себя с такой жестокостью, проходя мимо красивой женщины, что забрызгивали ее кровью. Это считалось великим знаком внимания, за который дама благодарила caballero[49] с истинно испанским изяществом.
В восемнадцатом веке шевалье де Бургонь однажды в Великую пятницу[50] увидел в городе Эстремадура молодую женщину, одетую в платье ослепительной белизны. «Ожидая с нетерпением самобичевателей, она подошла к окну, расположенному на уровне улицы, и была отделена от нее только решеткой. Флагелланты остановились перед ней и принялись себя хлестать. В одно мгновение ее покрыли потоки крови, бившей из ран. Кажется, она получала удовольствие, видя, как ее одеяние пропитывается этой жуткой росой. Стало ясно, зачем она надела белое платье... Полагаю, что возлюбленный этой молодой женщины был одним из участников шествия». Королевский указ, запрещавший это занятие, пришлось издавать заново в 1799-м и 1802 годах.