Похоже, лорда Байрона ввело в заблуждение чувство юмора андалусцев, их обычай отделываться от чужаков и говорить «да», на самом деле имея в виду «нет», и наоборот — «нет», подразумевая при этом «да». Андалусец предпочитает оставлять собеседника в догадках. Это, по его мнению, делает жизнь пикантнее. Одна андалусская дама, которой несколько лет назад довелось сопровождать мужа в Бургос, жаловалась в письме своей севильской подруге: «В этой части страны, милая моя, люди на самом деле имеют в виду “да” и “нет”, когда так говорят. Это делает жизнь ужасно скучной, и этот местный обычай для меня просто невыносим».
На любовное предложение андалусийка также никогда не ответит прямым «да» или «нет». Перед тем как принять предложение поклонника, она откажет ему по меньшей мере трижды. Этот же ритуал соблюдается и в приеме пищи. Считается вульгарным принять предложенную добавку с первого раза. Такое поведение напоминает о восточном пристрастии долго торговаться, которое коренится в столь же горячей любви к церемониалу.
С особым жаром любовными играми принято было заниматься в канун Дня святого Иоанна, когда молодые дамы сидели за своими rejas, то есть железными решетками, как правило вместе с сестрой или подругой своего же возраста, поджидая молодых щеголей, гулявших по улице, обычно в переодетом виде, с полуночи до рассвета. Девушки также часто переодевались и менялись ролями, чтобы запутать своих гостей. Последние, запасшись конфетами и цветами, притворялись крестьянами, только что прибывшими из деревни, или бедными работягами, или иностранцами, умевшими говорить лишь на ломаном испанском, или галисийцами, объяснявшимися в любви на собственном языке,— кем угодно, лишь бы повеселиться, дав волю извечному андалусскому пристрастию к шутке.
Невольно спрашиваешь себя, насколько чаще бы похищали — главным образом пылкие иностранцы — испанских девушек, не находись те под защитой своих rejas? «Я не верю,— писал итальянский путешественник Эдмондо де Амичис{118},— что в какой-либо иной стране могут существовать женщины, возбуждающие у мужчин настолько же сильное желание их похитить, как андалусские жительницы,— и не только из-за того, что уже сам вид их может подтолкнуть на любые безрассудства, но и потому, что они как будто специально созданы для того, чтобы их хватали, связывали и упрятывали подальше,— такие они миниатюрные, легкие, пухленькие, гибкие и мягкие. Их маленькие ножки легко умещаются в кармане плаща; одной рукой их можно поднять за талию, как куколок, а слегка надавив пальцем, вы можете согнуть их, как былинку».
Женщины из Кадиса, писал в 1831 году Генри Инглис, «лучшие в Испании». К тому же они кокетливы. «Злоупотребляя своими чарами, дамы этого города не отказывают себе в некоторых занятных прихотях. У каждой более или менее зажиточной семьи имеется богато украшенная парадная кровать; ее ставят в элегантно убранной комнате и используют следующим образом: в определенное время года, обычно после Великого поста, senora[68] дома или ее дочь (если она достигла известного возраста, а мать ее этот возраст уже миновала) притворяется больной. Сделав предварительно все необходимые приготовления, она укладывается в постель и лежит там в роскошной ночной рубашке, под расшитыми простынями, положив голову на шелковую розовую подушку и расставив на столике около кровати серебряные подсвечники с восковыми свечами, маленький серебряный колокольчик и несколько флаконов с отборными духами. Там она принимает гостей; к ней приходят все ее знакомые — мужчины и женщины,— и там, одетая с расчетом на восхищенное преклонение, она выслушивает шуточные соболезнования, приятную лесть и неприкрытые комплименты!»
Тот же самый писатель ранневикторианской эпохи осторожно приоткрывает перед нами один альковный секрет: «Меня предупредили, что кадисские дамы столь великие искусницы в сокрытии своих телесных недостатков, что, глядя на них, мы часто не без оснований вспоминаем известную пословицу: “Не все то золото, что блестит”, и даже самая опытная портниха “пришла бы в изумление”, обнаружив, на какие разнообразные и деликатные нужды идет пробковое дерево в городе Кадисе».
Нравственность, если верить этому автору, которого все-таки можно подозревать в предубеждении, отличалась не слишком высоким уровнем. «О женской добродетели здесь почти не ведают и редко когда ее ценят. Лишь с превеликим трудом можем мы заставить себя поверить, что в цивилизованной стране существует общество, в котором женская скромность, эта жемчужина чистейшей воды, совершенно не ценится... Я мог бы привести бесчисленные примеры развращенности нравов в Кадисе. Как раз сейчас предо мною лежит исписанный мелким почерком листок бумаги, полный таких примеров; упоминаются даже конкретные имена; но я перевернул этот листок обратной стороной и не стану пятнать свои страницы подобными деталями, которые, конечно, удовлетворят любопытство читателя, но ничего не добавят к истинности сделанного мной заявления».