«Это общепринятая в Испании система,— пишет сэр Артур,— и благодаря ей женский пол обладает определяющим весом во всех делах. Желает ли человек получить какое-либо место, пост или должность, назначение в тот или иной гарнизон — короче говоря, хочет добиться у правительства чего-то для себя важного,— его половина, будучи намного более способной дипломаткой, чем он сам, отправляется в Мадрид и, ежедневно появляясь на приеме у министра, приводит в действие известные свойства женского характера и бесчисленные маленькие уловки, которые ее пол в целом, а испанские дамы в особенности, так хорошо умеют использовать в собственных целях. Поэтому на приеме у испанского министра обычно присутствуют толпы прекрасных просительниц, применяющих против ловкого придворного всю ту артиллерию, которой наделила их природа... Тех, кому посчастливилось обладать наибольшими обаянием и привлекательностью, а также соответствующей ловкостью, принимают первыми, им редко приходится долго ждать или терпеть в своей миссии неудачу; остальные восполняют свои недостатки деньгами. В конце концов все они спешат обратно в провинцию, в той или иной степени добившись своего и, во всяком случае, успев насладиться за время краткой поездки столичными развлечениями».
Любопытно заметить, что на постоялых дворах, где они останавливались на своем долгом и лишенном удобств пути, в большинстве спален стояло по четыре кровати, в которых приходилось спать и мужчинам, и женщинам. Джентльмены тянули соломинку, чтобы определить, кто сможет разделить комнату с дамами. Последние же, пишет сэр Артур, воспринимали все это весело и все время сохраняли доброе настроение. Несомненно, что дамы с севера Испании меньше страдали от угрызений совести, чем их южные сестры, привыкшие к затворнической жизни.
Андалусия поглощает всех приезжих, даже цыган, принявших целомудренный испанский любовный кодекс поведения. Их «открыл» для нас Джордж Борроу, сам наполовину цыган, заметивший: «В цыганском языке есть слово, к которому говорящие на нем относятся с особым почтением, значительно большим, чем к имени Верховного Существа, создателя их самих и всей вселенной. Это слово — lacha что означает телесное целомудрие женщины; мы говорим — телесное целомудрие, поскольку никакое иное они ни в малейшей степени не уважают; у них не только допускаются, но и одобряются непристойности во взгляде, жесте и разговоре. Они поощряют пороки и не дают отпора, а лишь смеются в ответ на омерзительные оскорбления, если их lacha ye trupos, то есть телесное целомудрие при этом остается незапятнанным».
В те времена цыгане жили обособленно, и их женщины относились к белым мужчинам с отвращением. Помолвленные пары никогда не показывались на людях вместе, а после свадьбы женщины обычно хранили мужьям верность. Борроу был первым писателем, давшим описание цыганской свадьбы: «После долгого празднования, выпивки и воплей в цыганском доме свадебная процессия отправилась в путь — совершенно безумное зрелище. Первым шел парень зверского вида, похожий на мошенника, держа в руках — вертикально — длинный шест, на верхушке которого развевался на утреннем ветерке батистовый платок снежной белизны, знак чистоты невесты. Затем шли новобрачные, в сопровождении ближайших друзей; за ними — шумная толпа цыган, вопивших и стрелявших из ружей и пистолетов, заставляя все вокруг сотрясаться от грохота, а деревенских собак заходиться в лае. Дойдя до ворот церкви, парень воткнул шест в землю под ликующие крики, и процессия, разделившись на две цепочки, прошла в церковь по обеим сторонам шеста с его странным украшением. По завершении церемонии люди вернулись обратно тем же путем, каким вошли.
Весь день продолжались пение, пиршество с неумеренным возлиянием и танцы; но самой необычной части праздника предстояло начаться глубокой ночью. Для нее была заготовлена почти тонна сладостей, что потребовало огромных расходов; предназначались они не для услады вкуса, но для чисто цыганских целей. Эти сладости имели самые разнообразные виды и формы, но главным образом там были yemas, то есть яичные желтки, покрытые сахарной корочкой (отменное лакомство), которые разбросали по полу большой комнаты, покрыв его слоем по меньшей мере в три дюйма. В эту комнату по особому сигналу, пританцовывая, вбежали невеста и жених, а за ними и все остальные цыгане и цыганки... Почти невозможно описать словами эту сцену даже приблизительно. Уже через несколько минут сладости превратились в порошок, или, скорее, в грязь, и танцоры по колени перепачкались сахаром, фруктами и яичными желтками. Безумное веселье стало еще более безудержным. Мужчины высоко подпрыгивали, ржали, ревели ослиными и петушиными голосами, а цыганки в это время каким-то особенным образом щелкали пальцами, громче, чем кастаньетами, принимая все мыслимые непристойные позы и произнося слова, повторить которые было бы омерзительно».