— Ты уехал отсюда, Лехандро. Это больше не твой мир. Что толку, если бы я назвала ей имя? Я читала о тебе, и часто. Твое имя непрестанно появляется на страницах иллюстрированных журналов. Мы теперь здесь имеем кое-какое представление о внешнем мире, не так, как раньше. Я сотни раз видела твои фотографии. Удачливый бизнесмен, достигший колоссального успеха. Особняки во многих столицах. Дорогие машины. Дорогие женщины. Ты отличаешься от нас, как день от ночи, Лехандро, пойми это!
— Но это все только поверхностное.
— Нет! Нет, потому что твоя жизнь далеко отсюда, в Соединенных Штатах, на важных заседаниях, на крупных приемах. Ты же не собираешься остаться на нашем Богом забытом островке, куда даже туристы забредают раз в полгода, не чаще. Разве ты удовлетворишься жизнью тут? Что тебе здесь делать, кроме как смотреть на свою дочь, гоняющую на велосипеде или играющую в волейбол?
— Но это моя родина! Здесь мои корни!
— Полно, Лехандро, не болтай ерунды. Ты обрубил их одиннадцать лет назад. Они не могут вырасти заново.
— Могут. И я сделал первый шаг в этом направлении, когда поцеловал тебя сегодня утром.
Долорес наконец высвободилась и гневно выкрикнула:
— Дело не во мне! Оставь меня в покое!
— Полно, Лола, как же я могу? — Алекс снова поднял руку, но на сей раз не схватил грубо, а нежно провел пальцами по покрасневшей коже на ее плече. — Ты похудела, Лола. Много работаешь…
— Оставь меня в покое, — повторила Долорес, правда уже немного спокойнее. — Я не нуждаюсь в твоей жалости.
Она снова напомнила ему загнанную в угол тигрицу — бешеную, готовую драться до последнего и дорого продать свою жизнь.
— Я только сейчас начинаю понимать, что ты должна была чувствовать, — медленно произнес Алекс. — Тебе было тогда шестнадцать, ну, почти семнадцать, когда родилась Марибель. Твои родители умерли вскоре после ее рождения?
— Отец еще до. Мама, когда ей было около года.
— Мне очень жаль, что у тебя все так сложилось. Но почему ты не попыталась разыскать меня? Ведь я же не скрывался. Ты вполне могла бы найти меня.
Да, он был прав. Но так уж получилось, что причиненная им боль сделала любой контакт невозможным. По крайней мере тогда. Потом… потом прошли годы… Она привыкла к своей жизни. Достигла чего-то. А горечь… горечь так и не смягчилась…
— Почему я должна была тебя разыскивать?
— Потому что ты растила моего ребенка. Вот почему, Лола.
— Моего ребенка! — крикнула она. — Мо-е-го!
Алекс прищурился.
— Ты сама скажешь ей? Или предоставишь это мне?
— Что скажу? — Долорес побледнела, хотя это казалось и невозможным из-за загара.
— Что я ее отец, что же еще?
Она отступила на шаг, опасно приблизившись к самому краю, словно хотела броситься в пропасть, лишь бы не продолжать тяжелый разговор.
— Нет. Ни я, ни ты. Мы не скажем ей ничего.
— Предпочтешь, чтобы она узнала от кого-то другого? От постороннего? Как она тогда отнесется к нам обоим? Ты подумала о ее чувствах?
— Ей нет никакой необходимости узнавать об этом!
Это был удар ниже пояса.
— Нет необходимости?!
— Нет. Она не знает, кто ты такой, может, даже не заметила тебя. Пусть все так и остается.
Алекс шагнул к ней, заставив ее отступить еще ближе к краю. Глаза застлало кровавой пеленой ярости. Тяжело дыша, он проскрежетал:
— Что ты себе вообразила, Долорес? Ты что, действительно считаешь, что в силах воспрепятствовать мне? Лишить меня дочери, которую я случайно обрел? Ты украла у меня десять лет ее жизни, и я не позволю, чтобы это продолжалось. Слышишь? Что ты можешь сделать, Долорес? Притвориться, что я не появлялся здесь? Надеяться, что я уеду снова, сделав вид, будто мне ничего не известно?
— А что собираешься делать ты? Нанять стаю адвокатов и отсудить у меня Марибель? Так? — Слова вырвались сами собой.
Она не намеревалась озвучивать свои страхи. Больше всего в жизни Долорес боялась, что в один «прекрасный» день так и произойдет. Это снилось ей по ночам, и она просыпалась, крича от ужаса.
И снова она попала в больное место. Алекс едва верил собственным ушам.
— Ты поистине ненавидишь меня, Долорес, — тихо произнес он.
— Нет. Но взгляни на ситуацию моими глазами. У тебя — миллионы, ты — гражданин Соединенных Штатов. А мы все прекрасно знаем, что это означает. По сравнению с тобой я — ничто. Что же я могу противопоставить тебе, отстаивая наши интересы — мои и Марибель?
— Неужели ты искренне считаешь меня подонком? — недоверчиво качая головой, спросил Алекс.
— О, не прикидывайся святым. Такие не добираются туда, куда добрался ты.