Вася сидел на тахте и крутил регулятор японского транзистора. Сережа взял у Васи из рук транзистор и начал медленно вращать регулятор волн. Послышалась быстрая и веселая музыка. Какой-то танец. Современный. Скорее всего, южноамериканский. Вдруг музыка зазвучала глуше, какими-то вспышками, задергалась и умолкла. Сережа крутил то в одну, то в другую сторону регулятор волн, но не мог снова настроить транзистор на эту музыку. Волна пропала, исчезла. И Сережа вдруг представил себе межпланетный корабль, который застрял в паутине радиоволн. Огромная бабочка с крыльями, как у махаона. Она бьет этими крыльями, рвет волны, как паутину. Но все равно застряла.
— Как они в эту Замбию едут? — спросил Сережа.
— Летят. Рим — Каир — Найроби — Лусака — это столица.
— Где они там живут?
— При посольстве.
— Про нунду они ничего не сообщали? — спросил Сережа.
— Про какого нунду?
— Не про какого, а про какую. Такая африканская кошка. Серо-полосатая, а величиной с осла. Ее даже львы и тигры боятся.
— Выдумываешь? — недоверчиво посмотрел на Сережу Вася.— Нету такого животного — нунда.
— Есть,— сказал Сережа.— Я читал. В газете. Охотники находили следы. И в руке одного убитого нундой человека остался клок серой шерсти. Ты напиши своему бате, пусть он сообщит, какие там имеются новые сведения про нунду.
— Ладно,— ответил Вася.— Напишу.
— Эти маски у них там священные?
— Когда-то, может, и были священные. А сейчас просто так, украшения.
— Слушай... А на барабанах — кожа?
— Кожа.
Вася подвинул к себе тыквы и захлопал по туго натянутой желтоватой полупрозрачной коже ладонями. Барабаны отозвались утробным, глухим шаманским звуком.
Нет, барабаны Сереже не годились.
— Подожди, Вася, — сказал Сережа.— Этот мяч белый... помнишь, что мы разбили?.. Ты выбросил?
— Нет. Я его починю. Знаешь, какая там кожа? Из буйвола!
— Его уже не починишь. Мы им наш черный залатаем. В воскресенье матч. Принципиальный. С десятым «А».
— Ладно.
Раздобыв таким образом белую кожу, Сережа отправился домой.
Сережина бабушка созывала во дворе кур. Она сыпала им зерно из фартука, и голос ее звучал задушевно. Совсем не так, как когда звала она их, чтобы поймать белую разжиревшую курицу, которая перестала нестись. Тогда созывала она кур еще ласковей, но с какой-то фальшью в голосе.
Сережа вошел во двор и, не дав бабушке опередить себя, обратился к бычку:
— Ты возьмешься, наконец, за уроки?
Бабушка отвернулась, спрятала улыбку, высыпала остатки зерна и подошла к Сереже.
— Явился? — сказала она.— Опять курил?
— Баб,— страшно удивился Сережа.— Как ты могла такое подумать? Известно ли тебе, что капля никотина...
— Ты брось! У меня нос семейный.
— И у меня семейный,— вздохнул Сережа.— А почему у бати не семейный?
Сережу это всегда удивляло. У Григория Ивановича нос был ровный и узкий.
— Когда он маленький был, я ему прищепку бельевую на нос надевала.
— Почему же ты мне не надевала? — возмутился Сережа.
— Мама твоя не дала. Говорила, что по науке этого делать не полагается. Что от этого носоглотка может испортиться.
— Ну и ладно,— разочарованно решил Сережа.— Зато мой семейный нос показывает, что борщ у тебя, баба, с курой. Только недосоленный.
Говорят, что соль не пахнет. Но Сережа знал: пахнет. И особенно сильно пахла соль в еде.
— Недосол на столе,— ответила Галина Федоровна.
Сережа в кухне распорол мяч ножом, отделил одну полосу и принялся зачищать ее наждачной бумагой.
— Ты руки мыл? — спросила бабушка.— Что это ты делаешь? Зачем мяч порезал?
— Мыл. Он старый. Баб, где у тебя Библия была?
— Зачем тебе Библия? Не дам.
— Мне для школы. По антирелигиозной пропаганде,— не задумываясь, соврал Сережа.— Я не с собой, я здесь посмотрю и отдам.
— Ладно. Только осторожней, эта книга древняя, ценная. От отца Василия осталась.
— Какого отца Василия?
— Был у нас батюшка в отряде.
— Молился?
— Стрелял. Убили его. В один день с дедом твоим.
— А ты, баб, в самом деле в бога веришь?
— В бога? — переспросила бабушка, — Разве может человек, который про космос слышал и про жизнь на Марсе и телевизор каждый день смотрит, а там аттол Бикини показывают,— разве может такой человек в бога поверить? Это все или привычка, или упрямство. А иногда, может, и притворство.