Сильными движениями короткого весла председатель подогнал челн к острову.
Павел Михайлович относился к людям, прошедшим суровую жизненную школу. Но о таких говорят, что шкура от этого у них не загрубела, а только стала мягче. Жизнь его научила, что поступок, который ты совершил, иногда приносит не меньшее огорчение, чем тот, которого ты не совершил. И поэтому он часто повторял лозунг древних латинян: «Торопись медленно».
Сегодня он был в лучшем своем костюме, темно-сером с синей искрой, в белой сорочке и темном галстуке, с тремя рядами орденских планок над кармашком пиджака. Высокий и грузный, двигался он легко и с той точностью в каждом движении, которая вырабатывается лишь многолетней и систематической утренней зарядкой. Сейчас он был чуть напряжен и озабочен, но привычно скрывал это за шутливым, несколько ворчливым тоном.
— Добрый день,— поздоровался Павел Михайлович.— Заждались?
Ну наконец! — Алла Кондратьевна не стеснялась своего нетерпения.— А то хоть навстречу посылай... Что там слышно?
Павел Михайлович пропустил ее вопрос мимо ушей, так, словно его вовсе и не было.
— Как охота, товарищ генерал? — дружелюбно обратился он к генералу Кузнецову.
— И не спрашивайте,— смущенно отозвался генерал И показал на чирка.
— М-да...— сочувственно хмыкнул председатель и сразу же повернулся к Анне Васильевне: — Анна Васильевна, мир?
— Разве мы ссорились?
В голосе Анны Васильевны прозвучал холодок.
— А кто меня с жильем для химика донимал? Для Николая Николаевича?
— Будет?
— Пускай мебель покупает.
— Спасибо, Павел Михайлович, — удивленно и обрадовано улыбнулась Анна Васильевна.
— Рад стараться, — Павел Михайлович улыбнулся в ответ обаятельно и дружелюбно и подмигнул Алле Кондратьевне: — Так чем ты нас сегодня удивишь?
— Фирменное блюдо, — горделиво, со значением ответила Алла Кондратьевна.
— Эге, товарищ генерал,— повернулся Павел Михаилович к генералу Кузнецову,— это вас на высшем уровне принимают. Шутка сказать — цесарка по-бульбански.— И без всякой паузы, тем же тоном он быстро спросил: — А что она у вас под нее просила?
Генерал Кузнецов улыбнулся, но промолчал.
— Я все боялся — не поспею,— продолжал Павел Михайлович.— Что председатель делает?.. Не знаете? А я вам скажу. Обедает. Должность такая. У всех председателей...
— Вам все шуточки,— неодобрительно перебила председателя Алла Кондратьевна.— А у меня...— И горячо продолжала: — Анатолий Яковлевич! А если я вам письмо официальное от «Сельхозтехники»...
— Письмо, наверное, не помешает,— не устоял перед ее напором генерал Кузнецов.— Но все-таки...
— Вот и договорились! — быстро, не дав досказать, что «все-таки», выпалила Алла Кондратьевна и поспешила перевести разговор на другое.— Наташа! Пора нам салатом заняться.
— Я не могу помочь? — вежливо осведомилась Анна Васильевна.
— Зачем? Мне — удовольствие, Наташе — практика. Может, посуду пока перетрете? Гриша вам поможет.
— Лучше я мужскую работу сделаю, — возразил Григорий Иванович.— Лук вам нарежу. Меня на погранзаставе научили — волосок к волоску. Ты так не умеешь. Где у тебя дощечка?
— Сейчас принесу.
Алла Кондратьевна ушла в дом и тотчас же возвратилась с дощечкой, с кухонным ножом, с полотенцем для посуды.
— Вот как это делается на погранзаставе, — громко сказал Григорий Иванович. — Смотрите. Нож только у тебя легковат...
Он очистил луковицу, положил ее на дощечку и часто-часто замахал ножом у самых пальцев левой руки, раз за разом отсекая тончайшие ломтики.
— Замечательно, — удивилась его искусству Анна Васильевна.
— Уж куда замечательней,— отозвалась Алла Кондратьевна.— Что ж ты, Гриша, луковицу не помыл? Так, немытую, в салат?
— А зачем ее мыть? Она под своей оболочкой стерильная, можно сказать.
Анна Васильевна взяла полотенце и принялась перетирать тарелки и бокалы. По-видимому, ей хотелось спросить, для чего это делать, когда посуда и без того чистая, прозрачная, сияющая, но она не решилась.
— Павел Михайлович! Откуда у вас цесарки? — спросил генерал Кузнецов.
— Это я опыт ставил,— посмеиваясь над самим собой, ответил председатель.— Цесарка — из фазаньих. А фазаны да и куропатки жука колорадского едят. Кура — дура, не ест, а они — жрут. Только капризная эта цесарка оказалась.
— В каком смысле?