Теперь, наверно, надо сказать «шьорт побьери», подумала она, но этого не понадобилось. Бросив щетку в машину, мужчина подошел к ней и подал руку.
12.
Пробормотав «спасибо», Люба встала и тут же ойкнула: щиколотку пронзило довольно ощутимой болью.
— Так, - нахмурился рыцарь в аляске. — Ну-ка…
Легко, словно пушинку, он подхватил ее за талию и под колени и донес до машины. Поставил, открыл дверь и таким же макаром посадил на сиденье. А потом, не обращая внимания на протесты, снял сапог и ощупал лодыжку.
— Ну вот, ничего особо страшного. Перелома и вывиха нет. Холодный компресс, тугая повязка, и на Новый год будете танцевать.
— Вы врач? — нервно подрагивающими руками Люба застегнула молнию сапога. - А вдруг трещина?
— Нет. Но элементарными навыками первой помощи владею. Если б трещина, вы вопили бы громче. Давайте поднимемся в клуб, забинтую ногу.
— Не надо, я дома. Сама.
— Где вы живете? — он поднял ее сумку и бросил на заднее сиденье. — Отвезу вас.
— Нет! Что вы! — опомнилась Люба. — С чего вдруг? Доеду. Такси вызову.
— Глупости. Я хозяин всей этой халабуды, и если крыльцо плохо почистили, значит, это и моя вина. Или вы боитесь, что я вас отвезу в темный лес?
Хозяин? Чего — здания или фитнес-клуба? По нему не скажешь. Но… очень даже симпатичный мужчина. С таким и в темный лес не страшно… наверно.
Люба, ты совсем рехнулась?
Не дождавшись ответа, симпатичный мужчина, с которым не страшно в темный лес, достал телефон и набрал номер:
— Машенька, выгляни на крылечко.
Не прошло и минуты, как на крыльцо вышла девушка-администратор, которая только что отмечала Любе абонемент.
— Машенька, подтверди, пожалуйста, что я не маньяк, а вполне добропорядочный и законопослушный гражданин.
— Ну… да, - недоумевающе выпятила губу Маша. — Насколько мне известно. Я пойду, ГригорьТимофеич*, а то холодно, ладно?
— Ну что, поехали?
Не дожидаясь ответа, Григорий задвинул Любины ноги внутрь, закрыл дверцу, обошел машину и сел за руль.
— В Парголово, - пробормотала Люба, совершенно очумевшая от происходящего.
Ехать было от силы минут пятнадцать, но уже началось пробочное время, и они крепко встали. Повисло неловкое молчание, и Люба, спохватившись, что даже толком не поблагодарила, начала бормотать что-то невнятное. При этом она исподтишка разглядывала Григория.
Вот как раз такие мужчины ей всегда нравились — но, по закону подлости, никогда не доставались в личное пользование. Высокий, широкоплечий, крепко сложенный. Карие глаза, густые брови, четкий, как из-под резца, профиль - вряд ли обошлось без южных или восточных кровей. Наверно, ровесник Федора: коротко подстриженные темные волосы на висках тронуло сединой, от глаз разбегались тонкие морщинки, но это, как ни странно, делало его еще более интересным.
— Как вас зовут? — спросил он, выслушав ее неуклюжие благодарности.
— Любовь, - третий раз за месяц в голову пришло, что ее полное имя в подобной ситуации звучит по-дурацки. С отчеством слишком официально, а Люба больше годится для песочницы.
— Чем вы занимаетесь, если не секрет?
— Кошек развожу. Породистых. Турецких. А вообще ветеринар.
— Серьезно? — удивился Григорий. — Здорово. У меня британец. Пожилой уже, пятнадцать лет. Хочу сейчас еще котенка взять. У нас всегда кошки жили, сколько себя помню. И всегда так делали — брали малыша в компанию к пожилому. И старичок сразу оживает, и мелкий от него всему учится.
— Интересно, - Люба тут же забыла и о ноге, и о своей хандре. — А старческие повадки не перенимает?
— Ну бывает. Но некритично.
— Котенка тоже британца будете брать?
— Да мне все равно, - Григорий пожал плечами. — Я особо за породой не гонюсь. Главное — чтобы понравился.
— А семья как на это смотрит?
— Никак. Я один.
Ой…
Так, никаких «ой».
А собственно, почему нет?
— Хотите ванских посмотреть? Ну, турецких? Если понравится, могу даже в обход очереди. В январе как раз котята будут.
— С удовольствием.
Когда они приехали, ни одного хвоста на участке не обнаружилось — попрятались от снега и мороза.
— Григорий, подождите минутку, я переобуюсь, а то на каблуках больно ковылять, - попросила Люба. — Они в домике все сидят. Кошки. Греются.
Она зашла в прихожую, сменила сапоги на ботинки, осторожно спустилась с крыльца и замерла, глупо моргая.
Рядом с Кошкиным домом на снегу сидела Гюзель и настороженно смотрела на Григория, державшего на руках ее последнего оставшегося отпрыска. Белый самозабвенно терся башкой о его подбородок и тарахтел так, что было слышно на расстоянии.