И вот как-то раз, при взгляде на ее отяжелевшие шаги и погрузневшие, налитые груди, я догадался о том, что вскоре стало ясно всем. Еще чуть погодя ее свободное платье уже не могло скрыть раздувшегося чрева, в котором спала, в ожидании своего часа, новая жизнь. Все остальное в ней не поменялось: те же узкие плечи, тонкие лодыжки и пальцы. Я видел, что с каждым днем ей все труднее преодолевать ступени, отделявшие мой мир – мир кухонного чада, дыма и пряных испарений – от остального замка. Она появлялась все реже. Не знаю, чем она питалась в остальное время. От других слуг, чье непрерывное перешептывание наполняло закутки замка, я знал, что она живет где-то в лесу. Где-то неподалеку.
И вот однажды я вынужден был выбраться из своего добровольного заточения и подняться в обеденную залу – меня призвала моя королева. Король вновь уехал на охоту, предоставив ее самой себе. За ужином ей составлял компанию лишь брат-близнец.
Невзирая на то что позже будут о ней судачить и злословить, несмотря на всю ту жирную грязь, коей ее будут поливать кумушки у камелька зимними вечерами, наша королева отнюдь не была ни безобразна, ни жестокосердна, ни порочна. О, она была прекрасна, наша бездетная королева – не менее прекрасна, чем ее венценосный супруг. Хоть и на свой лад. Когда-то наш король, сведенный с ума ее нежной кожей и дымчатыми волосами, взял ее без приданого – так он ее любил.
Я стоял и смотрел, как ее белые пальцы режут перепелку, и ждал. А потом королева подняла на меня глаза цвета раздавленной черники. Околдованный ими, я не нашел сил опустить собственные.
– Кто эта нищенка, что зачастила в дворцовую кухню, Ганс?
Резким ударом ножа королева отрубила крылышко перепелки.
– Ее зовут Талия, моя королева.
– И она приходит к тебе?
– Да, моя госпожа.
Еще один удар ножа, под которым сломалось второе крыло.
– Чье дитя она носит под сердцем, Ганс?
Голос королевы звучал мягко, ее поза была расслаблена, но я вдруг нутром почуял напряжение, с которым она ждала моего ответа. Почуял опасность. Так лань, еще не видя охотника, лишь приметив качнувшуюся ветвь, знает о его приближении.
– Мое, госпожа, – выдохнул я.
О, она знала, что я лгал, – читала мою скучную, бесхитростную душу своими черничными глазами, жгла меня ими. Но мог ли я ответить иначе?
Последним ударом она разрубила перепелку надвое, при этом поранив свои нежные пальцы. И похожая на ягодный сок кровь засочилась меж ними, орошая растерзанную дичь.
– Я не голодна, – сказала королева.
И я выкинул нетронутую перепелку псам.
С того дня я всеми волосками кожи ощущал надвигающуюся беду – так я чую смрад загнивающего мяса, когда он еще неразличим для всех остальных.
Талия не пришла в тот день во дворец, как не пришла и на следующий, и последовавший за ним. Тогда я сам завернул баранью ногу в промасленную бумагу, прибавил к ней ячменную лепешку и сочную луковицу и отправился к ней. Я не знал, где именно она жила, но, когда шел, мне казалось, я слышу, как бьются два сердца – Талии и еще не родившегося дитя. Или я просто утешал себя, что слышу.
Ее домишко оказался простой лачугой с полусгнившей крышей. Я позвал ее, но никто не ответил. Тогда я толкнул дверь и шагнул внутрь. Талия лежала на тюфяке в углу. Она была без памяти – родовая горячка оставила глубокие тени под ее глазами, а слипшиеся от пота волосы разметались по полу. В них запутались сухие листья и кусочки паутины. При виде меня ее потрескавшиеся губы дрогнули – она попыталась улыбнуться.
– Покорми меня, Ганс.
Повитуха жила в паре миль от замка – я поспел бы к утру. Но она вцепилась в мою руку своими потными пальцами, оставляя ранки – полукружия ногтей.
– Не оставь меня, Ганс.
И я не оставил.
Я разжег очаг и по одному вынул мертвые листья из ее волос, вытянул паучьи нити. А она то забывалась в бреду, то снова приходила в себя, перемежая нежный шепот проклятьями. А потом вдруг сжала до хруста мои пальцы, приподнялась на тюфяке и вперила в меня немигающий взгляд.
– Ганс, ты когда-нибудь любил? Любил так, чтобы до смерти… чтобы быть для нее всем и делать для нее все? Ты когда-нибудь любил так?
Конечно, она говорила о нашем короле. Что я мог ей ответить? Что я видел на своей кухне? Я промолчал. И она, обессиленная, снова откинулась на тюфяк.
Из всего того, что она бормотала в тот вечер, я собрал ее прошлую жизнь по крупицам, как вы выбираете похожих на мак жучков, копошащихся в залежалой муке.
– Ты давеча спросил, сколько мне лет? Почти шестнадцать. Мне навсегда почти шестнадцать. Морщинами покрыто мое сердце – не лицо. Когда-то, в прошлой жизни, я была принцессой – любимый долгожданный плод. И назавтра полагались мои именины. Король с королевой, мои мать и отец, отлучились из замка, и я – глупое дитя – гадала, что они мне привезут. Мое сердце трепетало при мысли о шелковых нарядах, что надену, никчемных драгоценных безделушках, которые приколю к корсажу, и жгучей зависти, что увижу в глазах сверстниц.