Ирина ехала к Шустову, обуреваемая чувствами, слегка прикрытыми благовидным предлогом — разделить личную радость друга. В пути она думала над нелегким для нее вопросом: как объяснить Василию свое появление без Андрея? Сказать, что они поругались и Андрей не захотел ехать? Нет. Лгать она не могла, тем более что обман этот может раскрыться при первом же разговоре Василия с Андреем. Сказать всю правду, признаться в своих чувствах к нему? А вдруг Василий осудит ее? И обязательно осудит. Должен осудить, обязан. "Я потеряла голову. Я преступница, и нет мне прощения, — начала жестоко казнить себя Ирина. Страстная душа, богатая воображением, все свои порывы, мысли и желания она рассматривала как свершившееся, как ужасный факт, которому нет оправдания. — Что со мной? Какая нечистая сила вселилась в меня? Нет-нет! Я сошла с ума. Если я приеду сейчас к нему, он возненавидит меня. Я потеряю большого друга. Я никогда больше не смогу с ним встречаться, не посмею посмотреть ему в глаза. В его глаза. А какие у него глаза? Вот и не помню. Как странно — я не помню глаз любимого человека. Это оттого, что у него глаза неопределенного цвета. Чистые и смелые глаза".
В центре, на площади Революции, она вышла из метро. Зачем-то нужно было выйти именно здесь. Вспомнила — зайти в парикмахерскую. Нет, теперь это не нужно: она не пойдет в парикмахерскую и не поедет к Шустову. Назад, домой, только домой. Но сначала нужно успокоиться, собраться с мыслями. Что она скажет Андрею? Она уже сказала — концерт. Как глупо, противно — ложь, обман. И зачем, ради чего все это? Вспомнила, как, тушуясь и теряясь перед неожиданно возвратившимся домой Андреем, она лепетала о какой-то подруге, билетах, концерте, и она сейчас испытала такое чувство стыда, угрызения совести, что готова была полжизни отдать за то, чтоб все это оказалось сном. Но это была явь, ужасная, неприятная явь, и голос Петра Высокого, окликнувшего ее, тоже был явью. Она даже обрадовалась этому голосу, словно встреча с добрым Похлебкиным могла чем-то помочь ей. Петр Петрович стоял у киоска «Союзпечати» и приветливо улыбался, точно давно поджидал здесь Ирину. А рядом с ним с двумя гвоздичками в руке стояла счастливая Аннушка Парамонова.
— Ирина Дмитриевна, вы из гостей или в гости? — спрашивал восторженно сияющий Похлебкин: вспомнил, что Ирина отпрашивалась у него уйти сегодня пораньше.
Она ответила с ненужной поспешностью, и лицо залилось румянцем:
— Из гостей. Домой иду.
— Отлично! — воскликнул Похлебкин и уже деланным начальственным тоном, который никак ему не шел: — Поскольку вы сегодня похитили у государства целый час служебного времени, я, как начальник ваш, приказываю немедленно, безотлагательно, сию же минуту вернуть этот час из резервов вашего отдыха. — Он смущенно, взглядом, просящим прощения, посмотрел на Аннушку и закончил уже совсем естественно: — Короче говоря, Ирина Дмитриевна, мы с Аннушкой сейчас подали заявление в загс. Нас поставили на карантин — дали месяц испытательного срока. И мы решили отметить это событие мороженым и шампанским в молодежном кафе.
— Очень рада, поздравляю вас, — торопливо и возбужденно проговорила Ирина, а Похлебкин, задержав ее руку в своей, пригласил пойти с ними в кафе, говоря все так же шутливо и высокопарно:
— Знаете, дело это серьезное, а мы люди неопытные, молодые, отпускать нас в кафе без присмотра старших нежелательно, так вы уж, пожалуйста, не откажите. Присутствие такого опытного, хорошего семьянина, как вы, для нас, начинающих несмыслешек, будет весьма полезным.
— Петр Петрович, — снова вспыхнув багрянцем, заговорила Ирина, — я бы с удовольствием, но, понимаете, я должна…
— Вы должны государству, — перебил ее Петр Высокий шутливым тоном, — шестьдесят минут. Извольте их вернуть безотлагательно мне. Потому что я ваш начальник.
Ирине ничего не оставалось делать, как принять их приглашение.
Домой она пришла в одиннадцатом часу. Ее испугал дым, густо пропитавший квартиру, резкий запах сигар. Ирина сразу догадалась: Андрей закурил. Она распахнула дверь в его комнату, слабо освещенную отсветом уличных фонарей, проникающим в настежь распахнутое окно. Здесь, как и в прихожей, тоже было накурено. Андрей в одних трусах лежал в разобранной на диване постели и смотрел в потолок тупо и неподвижно. На Ирину он не обратил никакого внимания, не пошевельнулся, даже глазом не моргнул. "Что с ним?" — молнией сверкнула тревожная мысль, но, стараясь быть веселой, беззаботностью скрыть свою тревогу, она спросила: