Мне просто не хотелось больше думать. Сейчас я полежу еще чуть-чуть, а потом начну думать опять…» Да и думать уже не о чем больше… «Все равно, я умираю. Вон и тела и боли уже не чувствую…» Я расслабился, закрыл глаза, почувствовал тепло дыхания противной креландки на своем лице. Больше я ничего не чувствую. Слушаю ее умиротворенное сопение. «Надо бы ее оттолкнуть, чего она себе позволяет», вяло попробовал возмутиться… Лежу неподвижно, спокойно дышу и отдаваюсь безличному, утешительному теплу, которое не знает времени…
…Незнакомая женщина, растерянная и бледная, беззвучно взывала о помощи, по я не мог ей помочь. Она окружена солдатами, они закидывая головы, громко хохочут. И она медленно погружается в вязкую трясину, в кашу из грязи и запекшейся крови, погружается, обратив ко мне окаменевшее лицо, распахнутое в крике…Я вспоминаю имя этой женщины, это Амелия, она молит о помощи, а я не могу ей помочь…Я стону и мечусь, шепчу ее имя. Я должен бежать к ней…
— Тшшш, тихо, Зак, не плачь, это только сон… — Я открыл глаза. И встретился с огромными, коричневыми глазами креландки. Она нависла надо мной. Я моргнул. Заметил, что она обхватила мое лицо ладонями, чувствую, что что-то стекает по моим щекам. Слезы! Нет, немыслимо! Я не мог плакать…
Сконцентрировался, пытаясь не смотреть в эти бездонные глаза, а то я утону.
— Где мы?
— Привет, с возвращением. — И опять замолкла. Какой хриплый голос. Шевельнулась. Оказывается она сидит на мне, обхватывая мою грудь коленями. Низко склонилась ко мне, ее шелковистые волосы как непроницаемые барьеры отгородили меня от всего мира. Есть только я и она.
Я опять забыл, что сказать. Ее глаза заполняли весь мой горизонт. Я смотрю на нее, не шевелясь, уставившись в это прекрасное лицо. Я пожирал ее глазами, видел ее, словно в первый раз, я не мог пошевелиться, был скован, словно лед. Она была красива. Черты ее лица были тонкими: высокие скулы, четкая линия губ, никаких кокетливо изогнутых бровей и по-женски пышных ресниц. Вдруг она показалась мне очень бледной и усталой.
— Где мы? — С трудом я вернулся в этот мир, вынырнув из безбрежных омутов ее глаз. Сфокусировался на ее скуле с полузажившей царапиной. Края царапины покраснели, кое-где я видел запекшуюся кровь, раздражение всколыхнуло мою грудь, вспомнил, как ее били…
— На какой-то заброшенной ардорской ферме. — Она смотрела на меня еще с минуту, чуть вытянув длинную шею и наклонив голову вперед, и мне показалось, будто ее лицо дрогнуло. — После того, как ты уничтожил всех наших преследователей, ты захрипел и упал с лошади. Грохот стоял! — Она закатила глаза. — На всю округу. Потом я притащила сюда то, что от тебя осталось. И с тех пор лечила тебя. Как ты себя чувствуешь?
Притащила меня? Посмотрел на нее скептически. Тонкие запястья с синими следами от кандалов, худое лицо, с запавшими щеками, высокий белый лоб. Задумался, а как я себя чувствую?
— Н-н-не знаю.
— Раны я твои залечила. Ты был весь дырявый, как решето. На груди дырка была огромная. Думаю, еще поболит. Весь бок вспорот, но до кишек, к счастью, нож не дошел. Ранение на ноге пустяковое. Бедро тоже в порядке, теперь. Все лицо у тебя в синяках. Хотя, ты весь в синяках. Спина, в порядке… — Говоря это, она по-хозяйски ползала по моему безвольному телу и легко касалась тех частей тел, о которых говорила. Я с волнением обнаружил, что лежу совершенно обнаженный. Что она себе позволяет!
— Только ты очень грязный, сейчас покормим тебя, представляешь, я даже нашла здесь какую-то еду! А потом будем мыть тебя. — Она говорила последние слова издалека, откуда-то от моих ног. — Ммм, стопы были пробиты насквозь. — Чувствую, шевелит мои ноги, я дернулся, — щекотно да? Это очень хорошо. Ноги еще поболят. Хотя выглядят хорошо. — Она крутит мои ноги. Шрамы останутся. Хотя шрамы и так у тебя везде. Полезла по моему телу вверх. Я вдруг обнаружил, что на ней нет одежды. Опять обхватила мое лицо:
— Кушать будешь? — От слабости у меня кружилась голова. — Я похлебку приготовила! — Я покачал головой. У меня нет сил есть. Потом, когда отдохну…
— Ты голоден! — сказала невыносимая заноза. — Ведь ты ничего не ел!
— Неважно. Сейчас я не могу есть. — От злости я перестал, наконец, заикаться.