Конечно, жизнь Михайлика — не мед. Ни малейшей свободы. Только устроится где-нибудь в холодке под кустом бузины, только начнет мечтать или книгу раскроет, глядь — над ним уже укоризненно качает головою мать:
— В холодке нежишься? Вставай-ка да сбегай за мешком — в сенях на скамье лежит, — да лук с грядок выбирай. А книжку в хате оставь…
— Ма! Она мне не мешает.
— Иди же, иди…
О-о! Если бы кто-нибудь знал, какая это надоедливая работа — в полдень, в жару, копаться на грядках, лук выбирать! В степи все хлеба скошены, там желтеет стерня, а на огороде под солнцем вянет и никнет к земле еще зеленая ботва, даже легонький ветерок не повеет, ничто не шелохнется, только до дурноты шуршит в руках лук. Земля так накалилась, что капли пота, падая на нее, шипят.
А на току отец с матерью, будто играючи, перетряхивают только что обмолоченную солому. Она серебристо поблескивает под солнцем, и от нее тоже будто пышет жаром.
Рядом с грядками лука высокая метелковая трава. Михайлик все чаще поглядывает на нее, там, меж стеблями, соблазнительной тенью чернеет земля, веет прохладой и славно пахнет. А что, немного поработал — можно и отдохнуть. И — шасть в траву. Распластавшись в тени, несколько мгновений Михайлик отдается дремотному состоянию, а потом ложится на живот, вынимает из-за пазухи книгу и начинает читать. Быстро забывается жара, грядки с луком, все. Он уже в ином мире, среди чужих, но почему-то таких родных ему людей.
И тут слышится голос матери:
— Снова в книжку уткнулся?
VII
Улица, где живут Лесняки, длинная и изогнутая. Огороды северной стороны упираются в степь, а южной — в балку. На восток по балке — вербы, дальше на запад — ивняк, терн, за ними — густые камыши, окаймляющие пруд. Этот пруд в Сухаревке называют Малым. А за его гатью с мостом и дальше за камышами — широкий плес Большого пруда.
От Михайликовой хаты Большой пруд далеко, у самой толоки, а Малый — совсем рядом, надо только перейти огород дядьки Артема.
В Малом пруду много рыбы. После большого ливня, когда вода в нем поднимается и доходит до ивняка и терновника, мальчишкам иногда удается голыми руками ловить небольших карпов и карасей. Однажды Михайлик и сам видел, как Гурий, этот худощавый, цыганистый подросток, сбросив сорочку и перевязав ее рукавами, сделал из нее мешок и чуть ли не доверху набил его пойманной рыбой.
Как-то после сильного ливня Михайлик тоже побежал в балку, прихватив мешок, и, торопясь, засучив штанины повыше колен, вошел в воду. Вода оказалась холодной, и мальчик уже хотел выбраться на берег, как вдруг в примятой траве под ногами что-то затрепетало. Он мигом нагнулся и схватил карпа, который тут же стал пружинисто изгибаться, сильно бил хвостом по оголенной до локтя руке Михайлика.
— Есть! — неистово выкрикнул мальчик и оглянулся: хотелось с кем-либо поделиться радостью первой удачи.
На тропке как из-под земли вырос Гурий. Он пренебрежительно взглянул на Михайлика своими большими черными глазами, подошел к нему почти вплотную и, молча взяв карпа в руки, деловито осмотрел его. Бросив рыбину в свой мешок, нахмурил брови и строго спросил Михайлика:
— Чего стоишь?
— А что? — Михайлик сперва не понял, куда гнет Гурий.
— Меси отсюда грязь, — пояснил Гурий.
— Сам меси, — повысил голос Михайлик. — Отдай карпа!
— Отдать? — насмешливо переспросил Гурий. — Сперва скажи, что ты сегодня ел? Нет, ты говори, потому что со мной шутки плохи.
Он стоял перед Михайликом тонкий и высокий, оголенный до пояса, из-под его смуглой кожи выпирали ребра.
— Так говори, что ел.
— Ну… суп картофельный…
— И, конечно, с хлебом?
— Да уж не с мамалыгой.
— А что еще?
— Простокваши немного.
— Видишь, и простоквашу уплетал. А я дулю с маком ел. Едал такое? Нет? А я и Катеринка, моя сестра, частенько этой едой лакомимся. Тебе мало супа с простоквашей, ты еще и рыбу хочешь забрать в мешок? Нет, черта с два! Сам товарищ Пастушенко всю верхнюю часть пруда передал мне в аренду. Понял? А теперь чеши отсюда! И побыстрее!
Михайлику так хотелось дать ему оплеуху, но затевать драку с Гурием бессмысленно: он года на три, а то и на четыре старше Михайлика и вообще известный забияка. Да и стыдно стало: он, Михайлик, каждый день ест хлеб и приварок ест, а Гурий со своей Катеринкой всегда голодные ходят, и даже странно, как они до сих пор на ногах держатся. Их мама умерла от чахотки, а отца убили в позапрошлую осень. Поздней ночью отец едва приполз к своему дому, и когда сын засветил фитилек и склонился над ним, то увидел, что у отца изо рта текла кровь. Отец долго лежал на полу, как мертвый. На мгновенье раскрыл глаза и проговорил: