Командование решило встретить гитлеровцев на подступах к линии обороны и выдвинуло вперед несколько подразделений. Они заняли траншеи метрах в трехстах от противотанкового рва.
Утро выдалось солнечным, жарким. Далеко виднелась широкая степь. На ней серебрилась стерня и кое-где темнели неубранные копны.
— Хотя бы уже шли, что ли, — ни к кому не обращаясь, проговорил Добреля. — С ума сойдешь от этого нервного напряжения.
— Не спеши, Матюша, — откликнулся Андрей. — Их задержка нам на руку. Время-то работает на нас.
Они стояли рядом в своих окопах, всматриваясь в степь. Жежеря окинул взглядом друга: толстые потрескавшиеся губы плотно сжаты, невеселые воспаленные глаза прищурены, до черноты загоревшие скулы стали как будто еще более острыми. И Андрею подумалось: «Так я и не успел спросить тебя, Матвейко, ну хотя бы раз за всю свою не такую уж и долгую жизнь успел ли ты поцеловаться с девушкой. Тебе ведь только двадцать первый год пошел. А начнется бой — никто не знает, чем он закончится для каждого из нас. Вон парень с металлургического, он и до первого боя не дожил, а уже лежит в земле».
Пришла и вторая мысль: «В чем же все-таки наибольшее счастье человека? Неужели в любви? Может быть, так кажется только нам, молодым? Я где-то читал, что безграничная, всепоглощающая преданность Моцарта музыке, постоянному творчеству оттесняла у него даже любовь. Но и в любви огромное счастье. Даже если любимая не отвечает взаимностью. Иван Бунин писал, что несчастливой любви не бывает. Когда я Матюше, к примеру, напоминаю о Тасе — он весь расцветает. А девушка ведь совершенно равнодушна к нему…»
И Жежере вспомнилась, теперь уже давняя, его неразделенная любовь. Он тогда только приступил к работе на руднике. Вечерами ходил в клуб при рудоуправлении: там была библиотека, а при ней — небольшой кружок шахматистов. Но, видимо, не столько книги и шахматы привлекали туда многих парней (в том числе и Андрея), как библиотекарша. Настоящее ее имя — Алина, но все на руднике звали ее Аллой. Она года на два или на три старше Андрея, была замужем, а затем какое-то время жила одна. Парни засиживались за шахматами до полночи, и Алла вынуждена была каждого из них выдворять из библиотеки чуть ли не силой. В один из таких вечеров она обратилась к Жежере:
— А ты, Андрей, останься. У меня к тебе дело.
Парни запротестовали: почему, мол, именно Андрей, чем он лучше других?
— Уходите, уходите, ребята, пока я за метлу не взялась, — хмуря для вида свои темные брови, говорила Алла.
Андрей тем временем как неприкаянный топтался у порога. Заперев ящики своего стола, Алла подошла к двери и сказала:
— Ну, пойдем, парень, проводишь меня домой. Время позднее, а я хоть и плохонькая, но все-таки женщина.
И скажет же: «Плохонькая». На всем руднике красивее Аллы (и она это знала) никого не было.
Некоторое время шли молча, а затем Алла, коротко рассмеявшись, спросила:
— Признайся, Андрей, приходилось ли тебе провожать девушек? Или сегодня — впервые?
Андрей смутился и не знал, как ответить. Алла его выручила:
— Возьми же меня под руку. В такой темноте и споткнуться можно.
Андрей, никогда не лезший в карман за словом в мужском обществе, робел в присутствии Аллы, у него даже в библиотеке немел язык. Здесь же, взяв Аллу под руку, он и вовсе растерялся. В голове у него все перепуталось, он ничего не видел вокруг и потерял чувство времени. И хотя Алла жила довольно далеко от клуба, он был крайне удивлен, услышав ее голос:
— Вот мы и пришли.
— Как — пришли? Это уже твой дом?
Она удовлетворенно рассмеялась и сказала:
— Будешь провожать меня каждый вечер. Согласен?
— Согласен, Алла, — глуповато улыбаясь, ответил он, продолжая держать ее под руку.
Она решительно высвободилась и властно проговорила:
— А теперь — спокойной ночи! — И скрылась за дверью.
Долго еще торчал Андрей у этого дома, и, только когда в ее окне погас свет, он, весело насвистывая, пошел домой.
Через неделю она разрешила ему зайти к ней домой. Жила она в однокомнатной квартире, чистой и уютной, в которой ничего лишнего не было: кровать, шифоньер, стол, несколько стульев, окно занавешено тюлем.
Алла пригласила его к столу, угостила чаем с вареньем. Они долго беседовали о литературе, о новых кинофильмах. Алла сочувственно расспрашивала, как он попал в исправительно-трудовую колонию и как ему там жилось, интересовалась планами на будущее. В тот вечер, прощаясь, она сама поцеловала его. Но когда он попытался обнять ее, она твердо отвела его руки и строго сказала: