— Это Фома меня… Фома Ванжула. И еще с ним кто-то… Топтали меня, гады… Отбили все внутри… Скажи людям… — и умер.
Мальчик всем говорил, что отца убил Ванжула. Но доказательств не было.
Ванжула тогда озлобленно бурчал:
— Этот щенок вторым Гурием будет. Плещет языком незнамо что…
Паренек не только с виду, но и характером — вспыльчивым и норовистым — был похож на отца. Так и прилипло к нему имя отца — Гурий, все словно забыли, что звать его Олексой, а фамилия — Ковальский.
Вскоре Михайлик еще раз встретился с Гурием один на один у Малого пруда. Михайлик любил уединяться. Сядет, бывало, в тени под бузиной или пойдет за огород, на кладбище — там густые шелковистые травы, и цветы, и зелень молодых деревьев, и устоявшаяся, словно первозданная тишина. А порою он проскользнет в балку, сядет в старом вишневом саду на траве, читает или просто лежит на спине, думает обо всем на свете, слушает, как тихо на ветру шумит листвой старый берест.
Размышлять было о чем. Михайлик уже знал о необыкновенных приключениях Робинзона Крузо и «Аргонавтов Вселенной», восхищался благородным и мужественным Робином Гудом — «хозяином Шервудского леса», оплакивал трагическую судьбу Зинька из книги «Под тихими вербами». Особенно же близок был ему веселый и неугомонный Том Сойер, который, кроме всего прочего, дружил со своей одноклассницей Бекки Тэчер так же, как он, Михайлик, с Настенькой. И еще Том Сойер имел друга, бездомного Гека Финна. На ту вольную птицу немного был похож Гурий. Вот бы сдружиться Михайлику с Гурием и пуститься с ним на поиски всяческих приключений. Натолкнулись бы где-нибудь на закопанный в земле клад, и тогда Гурий и Катеринка не голодали бы.
После таких размышлений в один из летних дней и встретился Михайлик с Гурием. Михайлик бродил по балке и остановился около рыбацкой кладки, которая вела в гущу камышовых зарослей. Михайлик только приготовился вступить на шаткую доску, как из зарослей камыша на кладке появился Гурий. Михайлик от неожиданности вздрогнул. А тот приветливо улыбнулся:
— Здоров, Михась! Молодец, не нажаловался на меня отцу, что я у тебя карпа забрал. Ты, видать, парень свой…
Михайлику приятно чувствовать дружеское расположение Гурия.
— Ванжула и еще кое-кто называют, меня ворюгой. Но ты, Мишко, не верь им. Я не вор. А этому колченогому Ванжуле за все отплачу — и за отца, и за себя…
В глазах у Гурия вспыхнула злая, недетская ненависть. Подняв над головой худощавую руку, он погрозил кулаком в сторону высокой Ванжуловой хаты, белевшей за молодым садом.
На Гурии большие, видимо отцовы, штаны и рубаха, во многих местах, порванные, сквозь дыры видно загорелое тело. Черные, густые, давно не стриженные волосы торчат во все стороны, щеки запали, но взгляд черных глаз живой и цепкий.
— Сейчас я тебя на лодке покатаю, — ласково говорит Гурий.
— А… а где ты ее возьмешь?
Михайлик еще не знает, как отнестись к этой привлекательной, но конечно же рискованной затее. Хотя Гурий на этот раз и ласков с ним, но неизвестно, что ему взбредет в голову через минуту.
— Где возьму? Гм, ты еще меня не знаешь! — Покровительственно смотрит он на Михайлика. — Летом жить можно. Ванжула со всем своим выводком выехал в степь, я полный хозяин в его дворе.
— Ты нанялся к нему?
— Нанялся? — хохочет Олекса Гурий. — Что я, одурел, чтобы наниматься к этому кровопийце? Довольно того, что мой отец батрачил у него. Отец пришел с гражданской коммунистом и встал поперек горла таким, как Фома. Ну, пойдем к челну!
Они выплывают на середину пруда. Михайлик сидит на дне челна, вцепившись руками в его борта. Челн одновесельный, очень шаткий. Гурий гребет стоя.
— Ты плавать умеешь? — спрашивает Гурий.
— Нет!
— Я научу.
Михайлик не успел догадаться, на что намекал Гурий, как тот встал обеими ногами на борт и с отчаянным криком — бултых в воду. Челнок перевернулся, чуть было не накрыв собою Михайлика. Оказавшись в воде, Михайлик беспомощно барахтался, захлебывался, раскрывал рот, чтобы набрать воздуха, то шел под воду, то выныривал на поверхность. Взбаламученная вода, холодная и горькая, заливала уши, рот, нос, забивала дыхание, вызывая боль и кашель. Выбиваясь из сил, потрясенный случившимся, Михайлик понял, что тонет. Об одном думал он в этот момент: как бы ему отплатить Гурию, хохот которого он слышал совсем близко, где-то рядом с собой. И когда он мысленно прощался с белым светом, кто-то сильной рукой схватил его за ворот сорочки и крикнул в самое ухо: