«Правда, мне сегодня как-то особенно гадко на душе, — подумал Андрей. — С чего бы?» И сразу понял — они идут на Покровку, а неподалеку от нее — Сергеевка, родное село Матвея Добрели. Когда подумал об этом, вспомнил Матвея, и в воображении возникла картина: в Ламовке, под балочкой, лежит его друг на земле и, истекая кровью, бредит. От этой воображаемой картины его сердце словно холодными тисками сжали. Как же так? Уже нет в живых Матюши. В это невозможно поверить. Был же Матвей веселым, добрым, компанейским, искренне любившим Тасю. А сейчас его нет. Исчез из жизни навсегда. И с ним ушли в землю его юные мечты, его жизненные планы. Вспомнив все это, Жежеря задумался, затосковал, и сейчас ему стало не по себе. Потому-то так раздраженно и приставал он то к Бессарабу, то к Печерскому, то корил каких-то бездарных генералов, которые отводят наши части на восток.
— Не утешай меня, Микола, — резко сказал Андрей. — Напрасный труд. Нет у тебя, Дидро, таких слов, которые пригасили бы во мне боль. Пашут и сеют, говоришь? Сентябрь кончается, а в поле еще вон какие плантации невыломанной кукурузы, несрезанных подсолнухов, стога необмолоченного хлеба, местами даже нескошенная пшеница стоит.
— Это каждому понятно — нехватка рабочих рук. Мужчины на войне, а женщины и подростки не успевают — и на рытье окопов люди нужны. И на мою Надю, Андрей, не наговаривай: она вовсе не курносая. Родом она из Ялты, не крымской, а той, что на берегу Азовского моря. Писала мне еще в Днепровск, что только дважды ходила с подругами на пляж. Море хорошее, но сейчас не до купанья. Работает в колхозе. Спрашивала, куда эвакуироваться, если что случится. А я написал ей, что об этом пусть и не думает — туда фашисты не дойдут.
— Погодите-ка! — вдруг предостерегающе поднял руку Радич. Подняв голову, уставился взглядом в небо и приложил к ушам ладони.
— Что, Зинько, с богом собрался говорить? — с сарказмом проговорил Жежеря. — Спроси у него — где тот рубеж, за который мы зацепимся. Ему сверху виднее.
— Не зубоскаль, Андрей, надоело, — отмахнулся от него Зиновий. — Прислушайся лучше, как курлычет журавлиный ключ. На юг улетают. Ну совсем как в мирную осень. — И тут же озабоченно добавил: — Правда, курлыканье какое-то тревожное.
Жежеря круто обернулся и, пристально всматриваясь в небо, сказал Радичу:
— Тревожное, говоришь? Потому что вон другой «ключ» летит. Фашисты и птицам покоя не дают.
Многие подняли головы и тоже начали смотреть в небо. Там, в синей мгле, появились сперва темные точки, потом донеслось едва уловимое гудение…
— Воздух! Скорей в кукурузу! Ложи-ись! — долетела команда от головы маршевой колонны.
Зашелестели, закачались, затрещали желтые и сухие стебли. Бойцы попадали в межрядьях на землю.
Звено за звеном, с характерным для «юнкерсов» гудением, над степью на небольшой высоте пронеслись железные хищники. Бойцов они не заметили.
— Куда их черт несет? — поднимаясь на ноги и отряхиваясь, проговорил Жежеря. — Поблизости вроде бы ни военных объектов, ни больших городов нет.
— Выходит, что нацеливаются на Донбасс, — сказал Печерский. — Могут бомбить Красноармейск, а может, и Сталино.
— С ума сойти можно! — чуть ли не выкрикнул Зиновий.
Так и шли они степными дорогами, минуя одно за другим большие и малые села. Их порою даже удивляло, что в селах шла жизнь, как в обычные мирные дни: на токах молотили хлеб, возили бестарками зерно, подводами завозили корм для скота.
Лукаш то и дело отлучалась: ей надо было наблюдать за легкоранеными — кому перевязку сделать, кого просто подбодрить. Но в каком-то селе, когда колонна приближалась к площади, из дверей школы с веселым шумом выбежала детвора — мальчики и девочки — все играют, бегают, забавляются. Увидев их, Лана расплакалась, подбежала к литфаковским воинам и говорит:
— Ах, ребята милые! Ведь если бы не война, вы бы уже в школах вели свои первые уроки, а я в университетской аудитории конспектировала бы очередную лекцию. А сейчас я вон куда забралась… Наш литфаковский корпус пустует, если вообще уцелел. Как подумаю, что в нашем Днепровске, по нашему красавцу проспекту, по улицам ходят проклятые фашисты — криком кричать хочется!
Каждому из литфаковцев после ее слов, наверное, представился родной город, над которым среди ясного дня вдруг опустилась темная ночь. Подумав об этом, они еще больше помрачнели…